Прощание славянки   ::   Южный Вадим

Мы вызвали Оленина, который подошел к нам со счастливой и довольной улыбкой на лице.

— О! Чего собрались?

— Тебе сейчас Коренев скажет, — усмехнулся Курлович, — вы с ним из одной кадетки, и мы надеемся, что ты его послушаешься.

— Виталя, с пиджаком сегодня парашничал? — задал я вопрос в лоб.

— Да вы что, пацаны? — покраснел Оленин. — Он меня сам угостил! Я его не просил…

— Какое там угостил! Чего ты херню несешь! — завелся я. — Как у нас в кадетке поступали с теми, кто парашничал и курковал? Забыл? Угостил или нет, но ты не должен был брать, если он делится не со всеми!

Виталя опустил голову, в глазах стояли слезы.

— Мужики! Простите… — ему было стыдно смотреть нам в глаза. — Я больше никогда так не сделаю…

— Сделаешь или нет, еще видно будет, — продолжил я, — у нас тут было два варианта, что с тобой делать. Или забрать краб и выгнать из кадетов, или забрать краб и дать испытательный срок, после которого разрешить тебе одеть краб снова. Под мое поручительство сошлись на втором варианте.

— Мужики, простите, не надо… — сквозь слезы прошептал Оленин.

— Все уже решено, и обжалованию не подлежит. Ты остаешься формально кадетом, наша поддержка и защита тебе будет обеспечена. Но краб ты сдашь на хранение мне. Прямо сейчас, — я протянул руку, — и если к тебе больше не будет претензий, то после Нового года наденешь краб.

Виталя скручивал краб, по лицу текли горькие слезы, но кадеты смотрели решительно и зло.

1983 год. Жуков Сергей



— Рота подъем! Приготовиться к построению на физическую зарядку, построение через две минуты! — зычный рев дежурного проникает в сознание, пробуждая ненависть к жизни и так громко орущему дежурному. С завистью смотрю на Одинцова Максима, который ладно и быстро одевается, в то время как я не могу попасть ногой в штанину. Конечно, ему легче, он пришел в училище после суворовского училища, или, как с гордостью говорят сами суворовцы, после кадетки.

Не знаю, чему их там учили, но все азы военной службы они знают от и до, а больше всего поражают их дружба и жесткое следование каким-то своим канонам и кодексу чести.

На бегу застегивая галифе несусь в строй, впереди стелющейся кошачьей походкой летит радостный Максим, он уже в туалет успел забежать — счастливчик.

После зарядки насмешливо улыбаясь, он предлагает:

— Сергей, вот ты постоянно не успеваешь на утренний осмотр, хочешь, научу что делать?

В казарме, когда народ рванул умываться, он взял мои сапоги и поставил их нашему чистюле — Сереге Плошкину, который уже умывался, а его — такие же грязные — поставил ко мне. Плошкина все недолюбливали за постоянные ковыряния в носу и постоянное подчеркивание перед всеми, а в основном перед сержантами, какой он старательный, все успевающий курсант.

— Теперь главное не прозевать, когда он их тебе начистит, и назад обменять, а я отвлеку, — озорная улыбка мелькнула на его лице, — а сейчас быстро умываться, а то прозеваем.

Когда Плошкин поставил мои начищенные сапоги возле своей кровати, Одинцов весело подмигнул мне и с серьезным выражением крикнул ему:

— Плошкин, к телефону!

Пока тот ходил к телефону, который находился возле входа в спальное помещение, мы быстро поменяли сапоги и обулись. На недоуменный вопрос вернувшегося Плошкина Максим пожал плечами:

— Извини, наверное, ошибся.

Минут через пять, когда дали команду приготовиться к построению на утренний осмотр, раздался негодующий рев Плошкина:

— Какая сволочь мои сапоги надевала?

Максим с серьезной миной убеждал его, что никого не было, а сапоги грязные потому, что он просто забыл их почистить. Тот недоверчиво крутил головой и до самого завтрака ходил задумчивый, а мы еле сдерживали смех.