Прозаические планы идиллий   ::   Дельвиг Антон Антонович

Первые чувства любви, я знаю, застенчивы, робки! Любишь, и милой боишься наскучить и лаской излишней! Белые шеи двух лебедей обняв, Ликориса вдруг поплыла от Дафны, нырнувшей в глубокие воды. Смех ее встретил: "Дафна, я новая Леда". – "А я Аматузия! взглянь, я так же теперь, как она, родилася из пены блестящей". – "Но видишь, я лучше той Леды, два страстные Зевсы мне служат. А ты чем похвалишься пред нашей Кипридой?" – "Ифест хромоногий не будет мне мужем". – "Правда и то, моя милая Дафна, и я скажу, правда! Микон твой прекрасен. Лучше его пастуха не сыскать! Светлые кудри в три ряда вокруг головы его вьются. Глаза его цвета небесного, их взгляды до сердца доходят; как персик, он свеж и румян и пухом блестящим украшен; уста его алы, как розы, богаты словами и звуками сладкими. Поцелуй меня, Дафна, ты скоро не будешь охотно меня целовать, поцелуи Микона приятнее будут!" – "И полно смеяться, подруга лукавая! Зачем понапрасну вводить меня в краску. Ну что мне Микон? он хорош? Что нужды? я к нему равнодушна". – "Зачем же краснеешь?" – "Поневоле краснеешь! Ты все ко мне пристаешь! Ты все говоришь о Миконе. Все Микон да Микон! а он что мне?" – "Зачем же ко мне ты прижалась прекрасною грудью? Зачем она дышит теперь так неровно, так пламенно? Послушай: что если б Микон, гонясь за заблудшей овцой, очутился вот здесь, здесь на береге?" – "Ах, я бы утопилась!" – "Правда, и я бы то же сделала! Но однако скажи, отчего мы это бы сделали? Что мы платьем дурного скрываем? Посмотри и признайся – не прекрасны ль мы обе без платья. Поплывем, не приятно ли персям касаться прохладных уступчивых струй ‹…›



Автограф ИРЛИ



ОТСТАВНОЙ СОЛДАТ

(Русская идиллия)



Солдат. Так не звезда мне из лесу светила, а это вы, ребята, развели огонь и варите кашицу на ужин. Ну, хлеб да соль.

Пастухи. Хлеба кушать, служивый.

Солдат. Благодарю. Я устал порядком. Ну, костыли мои, приотдохните, рядом я положу вас на траву и подле вас присяду. Верст пятнадцать я в этот вечер сделал.

Пастухи. А издалека ли идешь ты, служба?

Солдат. Да из Литвы, из виленского лазарета. Едва из матушки России мы выгнали врага и на чужую землю вышли, я ноги-то и лишился. Без памяти меня до Вильны довезли, там с год лечили, и в чистую отставку отпустили. Теперь бреду кой-как на костылях за Курск на родину к жене и сестрам.

Пастух. На, обопрись мне на руку, чтоб легче опуститься. Да не сюда, а на тулуп развернутый ложися.

Солдат. Спасибо, господь тебе заплатит. Ах, братцы, что за рай земной у вас под Курском! Я в этот вечер десятком лет помолодел, теплом и запахом целебным надышавшись. На воздухе родимом легко мне, любо, как рыбке в речке. Во многих землях бывал я. Нанюхался весны и лета. В иных краях земля благоухает, как офицер гвардейский на параде, как ручка генеральши в светлый праздник. Дорого и чудно, да не мило. А здесь всем телом дышишь, во все суставчики вбираешь простой, но сладкий, теплый запах, здесь нежишься, как в старинной барской бане. Здесь спать не хочется, играл бы до утра в девичьем хороводе.

Пастухи. И мы, земляк, охотно б поиграли, да лих нельзя. Село далеко, и на одних собак опасно положиться и стадо кинуть без присмотра. Что делать? вот и кашица поспела. Перекрестясь, поужинаем. А после, пока ко сну тебя не клонит, то расскажи нам (говоришь ты складно) про старое твое бытье, житье. Я чай, везде бывал ты? Все видел, и домовых, и ведьм, и леших, и маленьких людей, живущих у края самого земли, где небо так уж низко, что может всякий гвоздь вколотить в него и платье на том гвозде повесить.

Солдат. Эх, вздор какой понес ты, малой! Уши вянут, замолчи. Вам бабы старые, за печкой сидя, врут, а вы и верите. Какие черти встретятся крещеному солдату? А ныне человек опасней беса.