Путь Шеннона   ::   Кронин А

Ты должен, ты должен продолжать начатое!

- Где? - с горечью спросил я. - Снова на каких-нибудь задворках, в каком-нибудь сумасшедшем доме?

В величайшем волнении она наклонилась ко мне.

- Ты обиделся на профессора Чэллиса, правда? Он сделал ошибку, послав тебя в "Истершоуз". Но он старый человек, и просто у него не было никакой возможности найти для тебя что-то более подходящее. - У нее перехватило горло от волнения. - Ну, а теперь у него такая возможность есть. Скажи, Роберт, хотел бы ты читать лекции по бактериологии в Лозаннском университете?

Я смотрел на нее, едва дыша, не смея шевельнуться, а она торопливо продолжала:

- Профессор Чэллис получил письмо из Лозанны с просьбой рекомендовать им кого-нибудь получше, какого-нибудь молодого человека, который помог бы наладить работу в лаборатории. Он послал туда полный отчет о твоих исследованиях. Вчера он показал мне ответ. Если ты согласен, место за тобой.

Я прикрыл глаза рукой, словно заслоняя их от слишком яркого света. Начать все сначала, вдали от ограничений этой скованной условностями страны, в Лозанне, чудесном швейцарском городке на берегу сверкающих вод озера Леман... Но нет, нет... я уже давно перестал верить в себя... не мог я взяться за такое дело.

- Я не могу, - промямлил я. - Я не гожусь для этого.

Она сжала губы. Под маской сухой официальности я вдруг почувствовал внезапно вспыхнувшую в ней решимость. Она глубоко вздохнула.

- Ты должен, Роберт. Все твое будущее ставится на карту. Ты не можешь признать, что ты побежден.

Я молчал и невидящим взглядом смотрел на пол.

- Я побежден, - сказал я глухо. - Я дал им слово. Они придут сегодня вечером сюда. Легко бороться с врагами. Но бороться с друзьями... с их добротой... И потом, я обещал... я не могу спорить... я не могу больше бороться.

- Я помогу тебе.

В немом изумлении я поднял на нее глаза.

- Ты?.. Ты будешь уже далеко.

Она очень побледнела, и с минуту губы ее так дрожали, что она не могла слова выговорить. Она сидела и смотрела на свои крепко стиснутые руки.

- Я не уезжаю.

- А Малкольм? - воскликнул я.

- "Альгоа" отчалила сегодня в шесть часов утра. Малкольм отплыл на ней.

Наступила мертвая тишина. Потрясенный, не в силах поверить услышанному, я словно окаменел. Но, прежде чем я успел раскрыть рот, она снова заговорила, как бы через силу выдавливая из себя слова:

- Когда я была больна, Роберт... да и потом... я словно бы увидела то, чего до сих пор не замечала. - Она чуть не разрыдалась, но усилием воли заставила себя продолжать: - Я всегда признавала свой долг по отношению к родным, по отношению ко всем, с кем работала, но я не понимала своего долга по отношению к тебе... а поскольку я люблю тебя больше всего на свете, то и мой долг по отношению к тебе должен преобладать над всем остальным. Если бы у тебя все прошло успешно, если бы ты не свалился, я, возможно, этого никогда бы не поняла, а сейчас... понимаю.

Она помолчала, с трудом преодолевая волнение и глядя на меня каким-то необычайно напряженным взглядом, словно ее душила и жгла необходимость поделиться со мной темя сложными и еще не вполне сформировавшимися мыслями, которые в последнее время нахлынули на нее. Чувства с такою силой завладели ею, что слезы покатились по ее щекам. И слова полились неудержимым потоком:

- Все время, пока я лежала там в каком-то полусне, я думала, почему я отказалась выйти за тебя замуж... я ведь любила тебя... и заболела-то я из-за того, что любила тебя и не была осторожна, работая в палатах... но эту любовь заслоняли гордость, и страх, и предубеждение против твоей религии, о которой я ведь, собственно, ничего и не знаю. Бог дал тебе родиться католиком, а мне - протестанткой. Но разве это значит, что он ненавидел одного из нас и любил другого...