Пути-перепутья (Пряслины - 3)   ::   Абрамов Федор Александрович

Матерь давеча за грудь цапнул - я едва не взревела.

- Постой-ко, у меня ведь что-то для него есть. Лукашин на носках вышел в сени и, к великому удивлению Анфисы, вернулся оттуда с шаркунком - маленькой берестяной игрушкой в виде кубика с камешком внутри.

- На, господи, - развела она руками, - люди с пожни привозят шаркунки, а ты с района? - И пошутила: - На совещаниях, что ли, нынче игрушки делают?

- Почему на совещаниях? Я тоже на пожне был. Всю Синельгу объехал. От устья до вершины.

Теперь ей понятно стало, отчего Иван весь в колючей щетине и раскусан комарами.

- Представляешь, с полубуханкой на Синельгу? - начал рассказывать он, присаживаясь к столу. - Два с лишним дня на таком пайке.

Анфиса не выказала ни удивления, ни сочувствия. Она не любила этих мальчишеских выходок мужа. Его ждут-ждут дома, убиваются, места себе не находят, а он, на-ко, ехал-ехал, да пришла в голову Синельга - и поскакал. Как будто сквозь землю провалится эта самая Синельга, ежели туда на день позже выехать.

- Нельзя, - неохотно буркнул Иван, перехватив ее сердитый взгляд. Подрезов на всех страху нагнал. Установка такая - заприходовать все частные сена.

- Колхозников? - выдохнула Анфиса.

Лукашин ничего не ответил. Он ел. Ел жадно, с ужасающей прожорливостью. Тарелку грибного супа, полнехонькую, вровень с краями, выхлебал, крынку пшенной каши, какую они и вдвоем не съедают, опорожнил, молока холодного, с надворья, литровую банку выпил, и все мало - кусок житника* отвернул.

* Житник - домашний хлеб из ячменной муки с примесью ржаной.

- Да, вот что! Знаешь, кого я в районе видел? Илью Нетесова.

- Ну как он? Держится? - Анфиса ширнула носом и по-бабьи сглотнула слезу: у Ильи Нетесова на одном году смерть дважды побывала в дому. Сперва умерла дочь Валя, которую отец больше всего на свете любил, а потом - не прошло и полугода - отправилась на погост Марья: тоской изошла по дочери.

- Держится. Только на уши жалуется. Плохо слышать, говорит, стал.

- Это смерть Валина да Марьина у него на уши пала, - по-своему рассудила Анфиса. - Бабу бы ему какую надо. Где уж одному с ребятами маяться.

- Насчет бабы разговору не было. А вот насчет дома был. Подумывает возвращаться...

- Куда возвращаться? В колхоз?

- А что? В колхозе не люди живут? - Иван даже стеклянной банкой пристукнул по столу. И она уж молчала, не перечила, хотя что же сказала такого? Разве ему объяснять, как нынче живут в колхозе?

Иван первый пошел на попятный, с испугом взглянув на кроватку:

- Ладно, выкладывай, что тут у вас. Жать начали?

- Нет кабыть.

- Почему?

- Да все потому. Погодка-то сам видишь какая.

- Погодка, между прочим, вчера стояла подходящая. Весь день на Синельге было сухо. Или тут у вас, в Пекашине, другой бог? А как те? - Иван круто кивнул в сторону заднего окошка. Но она и так, без этого кивка, понимала, кого имеет в виду муж. Плотников. Бригаду Петра Житова, которая на задворках, у болота, строит новый скотный двор. - Чего молчишь? Я ехал по деревне - что-то не больно слыхать ихние топоры.

Анфиса решила ничего не утаивать: все равно узнает.

- Пароходы вечор пришли...

- Ну и что? - опять зло спросил Иван. Спросил так, будто она-то и есть главный ответчик за все.

А кто она такая? Какая у нее власть? Разве не по его милости она, бывшая председательница, стала рядовой колхозницей? Чтобы не кивали люди при случае вот, мол, семейственность в колхозе развели.

И она, с трудом сдерживая себя, ответила:

- Ну и то. Грузы привезли.

- Так, сказал Иван, - все ясно. На выгрузку укатили.

Он посидел сколько-то молча, неподвижно, все больше и больше распаляя себя, и вдруг встал - решился. И бесполезно было сейчас говорить ему: постой, Иван, одумайся! Это все равно что в огонь дрова подбрасывать.