Радость нашего дома   ::   Карим Мустай

Если у нас что-нибудь случается, мы всегда зовем дедушку Мансура, чтоб посоветоваться. Как он скажет, так и делаем, потому что нет ничего на свете, чего бы он не знал.

Дедушка Мансур часто говорит: "Мне уже скоро девяносто лет".

Девяносто - это очень много. Я умею считать до девяноста. У дедушки Мансура есть жена - слепая бабушка Фархуниса. Они живут только вдвоем. У них не было сыновей, а дочери вышли замуж и уехали в другие аулы.

Моя бабушка часто говорит:

- Ты, Мансур, живешь с божьей помощью! А Мансур отвечает:

- Если б не заботился обо мне колхоз, недалеко бы я ушел с божьей помощью, сестра.

Их разговор я плохо понимаю.

Дом дедушки Мансура рядом с нашим. Я вхожу в ворота. Дедушка Мансур подметает двор.

- Дедушка! Принесли телеграмму, иди скорей! - кричу я.

Дедушка Мансур, ни о чем не спрашивая, входит к себе в дом. Я только один разочек взбираюсь на снежную горку у крыльца, скатываюсь вниз и бегу домой.

Когда дедушка Мансур идет к нам давать советы, он всегда надевает белый чекмень и подпоясывается красивым красно-голубым поясом. Иногда он приходит не один, а берет с собой и бабушку Фархунису.

Сегодня они тоже входят к нам вдвоем, взявшись за руки.

- Здравствуй! Как здоровье? Как поживаешь, сестра? - спрашивает дед Мапсур бабушку и усаживает свою старуху на сундук. - Телеграмма, что ли, пришла, сказал Ямиль. Откуда пришла, от кого?

- Ямиль говорит - от Кюнбике, но мы не можем узнать, что в ней написано, - беспокоится бабушка.

- Ну-ка, дай ее сюда, - говорит дедушка Мансур и берет бумагу. Телеграмма, сестра, - это письмо, которое посылают по проводам. Видно, Кюнбике послала.

Он долго осматривает бумагу со всех сторон.

- Прочитай уж, пожалуйста, - просит бабушка. - Сердце у меня не на месте - боюсь, не похоронная ли это! Ведь на войне мои дети.

- Что это не похоронная, знаю наверняка, сестра, но вот прочитать не могу. В молодости везде я побывал, всяким ремеслам учился, и в Оренбурге был, и в Стерли-тамаке, а вот разбирать написанное не научился.

Бабушка снова берет у него из рук телеграмму, то наденет, то снимет очки - так ей хочется прочитать написанное.

- Не беспокойся, кума, - вмешивается в разговор бабушка Фархуниса. Она не видит и очень редко говорит. - Не беспокойся, если это весть о Кюнбпке, то, должно быть, хорошая.

- Фархуниса слепая, потому что ее глаза не видят, - говорит бабушка, - а мы с тобой, Мансур, с глазами - тоже слепые. Больно и горько. В тот год, когда начали строить колхоз, хотели меня хорошие люди научить читать и писать, а я отказалась. Говорила: "Старикам это ни к чему!" А вот теперь сиди, как глупая. Если б умела писать, сама бы сыновьям посылала свое благословение.

Мне очень жалко смотреть, как мучаются эти три старых человека. Хочется подбежать к ним и громко прочесть написанное. Как бы они обрадовались! Как жалко, что я все еще не хожу в школу! Если б можпо было сейчас побежать в школу, быстро научиться читать и вернуться... О, я все равно научусь читать и писать! Я буду, как мама, читать толстые-претолстые книги, а прежде всего прочту все сказки.

Бабушка Фархуниса поднимает голову и к чему-то прислушивается.

- Кума, - говорит она, -это не ребята ли проходят по улице? Ты бы пригласила кого-нибудь из них, они прочитали бы эту бумажку.

У бабушки сразу светлеет лицо.

- Ой, правда! Чего мы так растерялись, когда есть у нас школьппки! А я и позабыла про них!

Она смотрит в окно, потом, накинув шаль, быстро выходит.

Возвращается бабушка с Махмутом. Я знаю Махму-та, он живет на нашей улице и учится в пятом классе.

- Сыночек, прочти-ка вот эту бумажку, сегодня Гюл-хылу ее оставила нам, - говорит бабушка.

Я смотрю во все глаза на Махмута. Он гордо берет бумажку:

- Это телеграмма от тети Кюнбике. В ней написано по-русски.