Рассказы (-)   ::   Толстая Наталия

Я ревновала его к плоскогрудой ботаничке: иногда я видела их вместе. Юрий Исаакович всегда глядел куда-то вверх, на тусклое лабораторное окно, поверх голов. Он слушал, наклонив голову, и мягко говорил: "Присядь, мальчик, урока ты не знаешь". Выслушав девочку, говорил ей с ласковой грустью, глядя в окно: "И ты, девочка, присядь, и ты не выучила..." Шкафы в кабинете физики были покрыты таким слоем пыли, что так и тянуло написать что-нибудь. Юрий Исаакович, казалось, ничего не видел вокруг себя, и матерное слово постепенно тускнело и затягивалось новой пылью.

Учителя истории никто не слушал. Это был худой старик, обсыпанный пеплом. "Старейший педагог города", - говорили про него учителя. Он входил в класс с указкой и уходил с ней - всегда держался за нее двумя руками. Он держал ее горизонтально, в опущенных вниз прямых руках. Меня томила эта указка, я представляла себе, что историк и ночью спит с ней - он лежит на спине, держа указку поверх одеяла, поперек кровати. Когда он говорил "Габсбурги", то на первую парту летели брызги из его рта. В начале урока он обычно предупреждал тихим голосом: "Двойки буду ставить беспощадно..." Его не боялись, да и он никого не спрашивал - не связывался.

У многих девочек были сестры в старших классах, и встреча с космическими пришельцами оказалась роковой: ревность, ссоры закадычных подруг, слезы - вот что принесла мужская школа, переступив порог женской. А сколько страстей бушевало на школьных вечерах...

- Веденеев два раза танцевал с Васильевой, а у ней прыщи! И туфли на ней - мои, у меня на вечер выпросила.

- Видела? Гинзбург и Семенова выходили на школьный двор на целый час, а потом вернулись как ни в чем не бывало. Обнаглели.

- А Петрова проревела весь вечер дома - нечего надеть. В доме ни одной пары капроновых чулок. Она матери кричала: "Будь ты проклята!"

И все десятиклассницы - толстые и спортивные, та, у которой было только одно, коричневое школьное платье, и та, королева с тремя кофточками, - все мечтали о любви. Люба, сестра моей подруги, была в выпускном классе, когда школы объединили. Когда она возвращалась домой со школьного вечера, одноклассник взял ее под руку. "Я уже развратная или еще нет?" - стучало в Любиной голове.

Когда подошел трамвай и Люба уже стояла на подножке, ее поцеловали. "Развратница", - огорчилась Люба. Две недели спустя мама увидела, что дочка меряет сантиметром талию - проверяет, растет ли живот. Таблетки для самоубийства уже ждали, спрятанные в надежном месте.

Так школа готовила нас к жизни - кидала в бурное море, ни слова ни сказав про омуты и рифы. С берега педагоги напутствовали: "Строго следите за собой! Плывите туда, где труднее. Высоко несите знамя и, при этом, шире шаг!.. И ближе, ближе к народу..." Скоро стало трудно различать крики учителей, только ветер шевелил их седые волосы - течение несло нас в жизнь.

1993

КОММУНИСТКА

Ефиму Эткинду

С тетей Валей я познакомилась, когда она уже вышла на пенсию, но еще ходила на службу - на общественных началах. Никак не могла расстаться. Утром влезала в набитый трамвай и так, сдавленная, пилила на другой конец города, чтобы прийти к началу работы - нет, раньше всех - и делать бесплатно то, что делала всю жизнь: с комсомольским задором трудиться (чем труднее, тем веселей), радоваться успехам товарищей, если критиковать, так в глаза.

Мне казалось, что тети Валины добродетели могли существовать только в брошюрах о "новом человеке", придуманном тоскливыми дураками из дома политпросвещения.

Но вот она, тетя Валя - живет прямо по методичке для курса "Научный коммунизм", а всеми любима. Слывет, правда, в лаборатории чудачкой.

Меня так и тянуло совратить несгибаемого большевика, припереть старуху к стене.