Ужас   ::   Левель Морис

---------------------------------------------

Морис Левель

Ужас

I

Блестящая идея Онисима Коша

– Так, значит, это решено? – проговорил Леду, стоя на пороге своего дома. – Как только у вас будет свободный вечерок, черкните слово и приходите обедать ко мне.

– Непременно, благодарю еще раз за приятный вечер…

– Полноте, это мне надо благодарить вас… Поднимите хорошенько воротник, теперь холодновато. Вы знаете дорогу? Прямо по бульвару Ланн? До авеню Хенри Мартин. Если поторопитесь, вы, может быть, поспеете к последнему трамваю… Ах, еще один вопрос: у вас есть револьвер? Тут места небезопасные.

– Не беспокойтесь, он всегда при мне. Я свыкнулся с ночными экскурсиями по Парижу, а в силу своей журналистской профессии знаком с привычками бродяг. Не провожайте меня дальше. Смотрите, какая великолепная луна. Я вижу все, как днем, не беспокойтесь!

Онисим Кош перешел тротуар и бодро зашагал по середине улицы. Когда он уже был на углу, он услышал голос своего приятеля, кричавшего ему:

– До скорого свидания! Я жду вас! Он обернулся и ответил:

– Непременно! Буду очень скоро.

Леду, стоя на верхней ступени подъезда, посылал приветствия рукой. Фигура его выделялась темным силуэтом на светлом фоне освещенной передней.

От спящего садика, от домика с затворенными ставнями, от всей уютной обстановки, которая угадывалась за этой освещенной дверью, веяло какой-то провинциальной тишиной, тишиной налаженного быта, далекой и семейной. И Онисим Кош, в котором десять лет парижской жизни не могли окончательно вытравить воспоминаний юности, годов, проведенных в глуши провинции, длинных зимних вечеров, безмолвных улиц с сонными домами, остановился на минуту, глядя на затворяющуюся дверь. Неизвестно почему, он вспомнил «своих стариков», давно уже мирно спавших в этот поздний час, милый старый дом, далекую родину, простую и здоровую жизнь, которая была бы его уделом, если бы какой-то злой дух не заманил его в Париж, куда он приехал с радужными надеждами на успех и где должен был теперь довольствоваться местом репортера в утренней газете.

Он зажег папиросу и, не торопясь, продолжал свой путь.

Изысканный обед, тонкое старое вино затуманили его голову, разбудили давно заснувшие надежды. В эту минуту, когда ничто не мешало его мечтам: ни стук машин, ни шелест бумаги, ни запах чернил, тряпок и сала, свойственный мастерским редакции, – ему почудился близким и доступным великий и неуловимый призрак – Слава!

И прежде ему приходилось не раз ловить себя на подобном ощущении. Сидя бывало ночью в залитой огнями зале какого-нибудь ресторана, отуманенный вином, музыкой цыган, близостью оголенных женских плеч и сильными ароматами духов, среди всего этого смешения запахов, красок и звуков, он вдруг ощущал пробуждение мысли, неожиданной и ясной, что он головой выше всей этой толпы, что он создан для чего-то великого, и он говорил себе:

– В эту минуту, если б у меня были под рукой перо, бумага и чернила, я написал бы бессмертные слова…

Увы, в такие минуты, когда человек чувствует в себе прилив творческой силы, перо, чернила и бумага обыкновенно отсутствуют… Так и теперь, в тишине этой зимней ночи, под раздражающими ласками холодного ветра, идеи и воспоминания проносились в его голове, почти не оставляя следа.

Где-то пробили часы: этого звука было достаточно, чтобы разогнать все его грезы. Прошлое любит являться в тишине, а ничто не напоминает более настойчиво о настоящем, как неожиданный бой часов.

– Вот тебе и на! Половина первого, я пропустил последний трамвай, а на извозчика трудно рассчитывать в этом глухом квартале!

Он прибавил шагу. Бульвар, по левой стороне которого теснились маленькие особняки, а справа – множество укреплений, казался бесконечным.