Размышления о Кристе Т.   ::   Вольф Криста

Внизу свисток возвестил начало игры, но я отвернулась от окна и уставилась на новенькую, которая упорно не желала назвать свой любимый предмет, потому что больше всего на свете она любит ходить в лес. Голос учительницы звучал так, будто та готова уступить, этого мы за ней еще не знали.

В воздухе запахло предательством. Но кто здесь предавал и кого предавали?

Разумеется, наш класс, как обычно, дружески примет новенькую, Кристу Т., любительницу леса, в свою среду.

Я презрительно опустила уголки рта: еще чего, дружески, не принимать вообще. Пренебречь.

Затрудняюсь сказать, почему именно мне доставляли все сведения о новенькой. Подумаешь, говорила я после каждого сообщения, но сперва выслушивала это сообщение до конца. Что она на год старше, чем мы, так как училась в неполной средней школе и потеряла год при переходе. Что в городе она снимает комнату «с пансионом», а домой ездит только на субботу и воскресенье. Подумаешь! Что дома ее называют Кришан. Кришан? Очень подходящее для нее имя: Кришан.

Потом я чаще всего именно так ее и называла.

Кстати, она не слишком заботилась о приеме. Ни о дружеском, ни о враждебном. Вообще ни о каком. Мы интересовали ее отнюдь не «чрезмерно» — словцо это совсем недавно вошло в наш лексикон. Не сказать, чтобы она была чрезмерно воспитанна, как по-твоему? Я поглядела в пространство и ответила: ну и что?

А как она задается, эта новенькая. И все сочиняет.

Истина была такова: она в нас не нуждалась. Она приходила, она уходила, и больше мы ничего о ней сказать не могли.

Но к тому времени я уже почти все о ней знала. А если и не все, то по крайней мере достаточно, как выяснилось потом.

Воздушные тревоги становились все продолжительней, торжественные линейки — все мрачней и мрачней, мы ничего этого не замечали, и так незаметно наступил ноябрь. День, во всяком случае, беспросветный, значит, ноябрь. Месяц без малейших признаков мудрости, даже нам ничего не перепало. Небольшими группками мы слонялись по городу, отбой пришелся не ко времени — слишком поздно, чтобы возвращаться в школу, слишком рано, чтобы идти домой. Домашних заданий уже давным-давно не было и в помине. Солнца на небе тоже не было; что нам понадобилось среди солдат и солдатских вдов и зенитчиков? Да еще в городском парке, где, как и прежде, сохранилась огороженная поляна для косуль, только самих косуль давно уже не было, и бегать на коньках там теперь тоже не разрешалось.

Кто это сказал? Никто. А чего ж мы так переглядываемся?

Без причины. Кто никогда не высыпается, тот видит призраки. Или слышит.

Оставалось только кино, послеобеденный сеанс. «Золотой город». Против обыкновения, дети до восемнадцати не допускаются. Значит, надо попросить Сибиллу, чтобы та зачесала волосы кверху, надела материны туфли на каблуках, подкрасила и без того красные губы и по крайности могла сойти за восемнадцатилетнюю, а мы все могли бы следом за ней прошмыгнуть мимо билетерши. Она хотела, чтобы мы ее уговаривали, и мы не поскупились на льстивые слова, мы ходили перед ней на задних лапках, но на новенькую, которая была вместе с нами, потому что у нее было столько же оснований быть вместе с нами, как и в любом другом месте, на Кристу Т. мы внимания не обращали.

И тут она затрубила — или издала клич — нет для этого подходящего слова. И об этом я ей напомнила — или хотела напомнить — в своем последнем письме, но она больше не читала писем, она умирала. Она всегда была рослой и худой тоже и оставалась такой до последних лет, несмотря на роды. И она прошествовала вперед, зашагала по краю канавы, гордо закинула голову и вдруг, приставив к губам свернутую трубкой газету, издала свой клич: «Эге-гей!», примерно так.