Реквиемы (рассказы)   ::   Петрушевская Людмила

В доме, по соседству с жилплощадью милой Жени Миловзоровой, живет теперь солидная четырнадцатилетняя девочка, сбежавшая на летний сезон от мамаши, и все в деревне, даже парни-допризывники, ее сторонятся, как сторонились вообще жильцов этого странного дома, дома девушек, построенного когда-то хорошей компанией для веселья. Может быть, деревня считает дикостью, что девчонка проводит жизнь одна и без матери, у них такого бы не позволили.

А добрые Пончики летом живут теперь уже совсем в другой деревне, призаняли денег, начали новую жизнь и ждут чем это обернется.

Людмила Стефановна Петрушевская

Бацилла

История смерти Бациллы была такова, что все в Системе сказали так: вышла пешком из окна пятого этажа, ударилась об асфальт и умерла от огорчения. Вернее, не все сказали, это Камикадзе так сказал, а остальные повторили. Бацилла кололась, курила, пила все что находила у людей, т.е. целыми аптечками, мешая все, таблетки и настойки, шампуни и зубные пасты, варила из травок питье, работала на самоуничтожение, однако само собой это (это) не приходило, как это пришло уже ко многим в Системе. Ежик, Дерибасовский, Кузя, многие за последние месяцы были похоронены родителями, Винт пропал, просто ушел и все, спустя год его мать кое-кому позвонила приехать на годовщину. Может быть, она его нашла и схоронила, никто не спросил, было неудобно.

Бацилла начала жить в Системе, как некоторые помнили, с шестнадцати лет, приехала откуда-то, потом туда же слиняла рожать, оставила девочку у матери, приехала, опять играла на флейте в подземных переходах, кое у кого ночуя, распечатывала стихи и т.д.

Но Система вот какова: она принимает всех, пригревает на флэтах своих детей, в том числе и настоящих детей, и все они поначалу тихие и безобидные как цветы, делятся всем что у них есть, образуют огромные семьи, каждый приходи и всем найдется два квадратных метра, слушают музыку, поют, плетут фенечки, учатся играть на гитарах и флейтах, угощают друг друга таблетками, тихо варят варево, передают из рук в руки шприцы, однако, как показывает нам история Бациллы, и внутри этих ангельских формирований, принимающих всех, есть свои запреты, и те, кто им не следует, те уже парии, отверженные; и одни бедные выгоняют других бедных, совсем уже крезанутых-шизанутых, как говорится. Этих нельзя даже впустить в дверь, обязательно украдут общее или чье-нибудь, попользуются доверием, глядь - а исчез косяк шмали или колесо, хорошая таблетка, тщательно спрятанная в карман рюкзачка в бумажке. А это уже тяжкий грех. То есть, заметим, кто хочет приходи и живи, пустят всех своих, нищих, смертельно больных, убогих и безумных, голодных в состоянии "ломки", а также и богатеньких, хорошо одетых, т.е. прикинутых и упакованных, так называемых "герел" (тринадцати-четырнадцати лет, свежих девочек из младенческой постельки от родителей): только не воруй с трудом добытое.

Не пустят, разумеется, алкашей от пивных ларьков, затем рокеров в кожаных косухах с банданами на головах, затем воровскую братву, люберов накачанных, фашистов - это другие образования, другие скопления.

В целом так, в Системе имеются, как уже сказано, свои парии. То есть туда уже идут парии, отверженные и отвергнувшие все и всех, но среди этого сообщества париев есть свои прокаженные, которым нет хода никуда. То есть у людей Системы, совершенно распущенных в этом распущенном сообществе, идеально свободных, вольных от морали, допускающих протяженные во времени, длящиеся самоубийства и убийства (как случай легендарного уже человека, который вынес на балкон своего сына трех месяцев на спор с самим собой, уроню-не уроню, и держал на вытянутых руках, тварь я дрожащая или кто, но уронил, дрожали руки. Ему так велели, сказал он, продиктовали - вот это был свой, его поместили в чум, т.е.