Ренэ   ::   Шатобриан Рене

Наконец, не находя средств против той странной раны моего сердца, которой не было нигде и которая была повсюду, я решил покинуть жизнь.

Жрецы всевышнего, слушающие меня, простите несчастного, которого небо почти лишило рассудка. Я был полон благочестия, а рассуждал, как безбожник; сердце мое любило бога, а ум не признавал его; мое поведение, мои речи, мои чувства, мои мысли были лишь противоречиями, мраком, ложью. Но всегда ли знает человек, чего он хочет? Всегда ли он уверен в том, что думает?

Все сразу ускользало от меня: дружба, мир, уединение. Я все испробовал, и все оказалось для меня роковым. Отвергнутый обществом, покинутый Амели, когда и одиночество покидало меня, что оставалось мне еще? Это была последняя доска, на которой я надеялся спастись, и я чувствовал, что и она погружается в пучину.

Решась избавиться от бремени жизни, я захотел вложить весь свой разум в это бессмысленное дело. Ничто не торопило меня; я не назначал минуты отхода, с тем чтобы понемногу вкушать последние минуты жизни и собрать все силы, чтобы, по примеру одного древнего, чувствовать, как душа моя будет оставлять меня.

Однако я счел необходимым сделать распоряжение относительно своего имущества и вынужден был написать Амели. У меня вырвалось несколько жалоб насчет того, что она забыла меня и, без сомнения, промелькнула нежность, мало-по-малу овладевавшая моим сердцем. Но я все же думал, что хорошо скрыл свою тайну, однако, сестра, привыкшая читать в тайниках моей души, ее легко разгадала. Она была встревожена принужденностью моего письма и моими расспросами о делах, которыми я никогда не занимался. Вместо ответа она неожиданно приехала ко мне.

Чтобы хорошо почувствовать, как велика была впоследствии горечь моих страданий и какова была моя первая радость при свидании с Амели, вы должны знать, что она была единственным существом на свете, любимым мной, что все мои чувства сосредоточивались на ней со всей сладостью воспоминаний детства. Итак, я принял Амели в каком-то сердечном экстазе. Так давно уже я не сталкивался ни с кем, кто бы понимал меня, кому бы я мог открыть свою душу.

Амели, бросаясь в мои об'ятия, сказала: "Неблагодарный, ты хочешь умереть, когда у тебя есть сестра! У тебя подозрения насчет ее сердца. Не об'ясняйся, не оправдывайся, я все знаю; я все поняла, точно была с тобою. Разве можно обмануть меня, видевшую зарождение твоих первых чувств? Вот твой несчастный характер, твое отвращение ко всему, твоя несправедливость! Клянись сейчас, пока я сжимаю тебя в своих об'ятиях, клянись, что в последний раз поддался своему безумию, дай мне клятву, что никогда не покусишься на свою жизнь!"

Говоря это, Амели смотрела на меня с состраданием и нежностью и покрывала мой лоб поцелуями, почти как мать или еще нежнее. Увы, сердце мое открылось для всех радостей; как дитя, я нуждался только в утешении; я поддался влиянию Амели. Она потребовала торжественной клятвы; я дал ее без колебания, даже не подозревая, что с тех пор мог быть несчастен. Больше месяца мы втягивались в наслаждение быть вместе. Когда утром, вместо того чтобы быть одному, я слышал голос сестры, я вздрагивал от радости и счастья. Амели получила от природы нечто божественное: душа ее имела ту же невинную грацию, что и тело; мягкость ее чувств была беспредельна, в уме ее не было ничего, кроме нежного и немного мечтательного, точно ее сердце, мысль и голос вздыхали заодно; от женщины она заимствовала застенчивость и любовь, от ангела - чистоту и мелодичность.

Настал момент, когда я должен был ответить за всю свою непоследовательность.