Римского права больше нет   ::   Арагон Луи

И потом, она меня обожает, даже зовет меня Katzchen'[Котик (нем.)]. Я думал, такое со мной никогда уже больше не приключится. С 1917 года никто меня так не называл. Труда уменьшительных слов не любит. Она зовет меня mein Schatz [Мое сокровище (нем.)].

- Katzchen! - Лотта Мюллер нагнулась, чтобы подтянуть свои серые нитяные чулки. - Не сходишь ли ты за рюмкой коньячку?

День стоял ясный, но несколько ветреный. Они были чем-то вроде живой детали пейзажа в самом низу картины: за столом, массивное основание которого составляли крест-накрест положенные поленья, в саду ресторана. Официантка не слышала, когда ее звали: ресторан был в некотором отдалении. В павильон вели три ступени, в центре-бар и основной зал, в правом крыле, более поздней постройки, - банкетный, с начала войны закрытый, с левой стороны-навес для садовых инструментов. Сад был густой, беспорядочно заросший, тисовый кустарник, когда-то аккуратно подстриженный, замысловато делил его на небольшие отсеки, повсюду торчали странные зеленые дротики, этакие трости с курчавыми листьями, неведомое многолетнее растение без малого в рост человека. Посетителей никого, кроме них и еще двоих, немного поодаль, возле голубой решетки, по ту сторону круглого стола, слишком для них просторного; эти двое, французы, сидели рядом, один из них поставил на землю свой кожаный портфель, его было плохо видно, мешал стол; второй был в черных сапогах и потрепанных светло-коричневых брюках военного образца.

Но все это-лишь деталь пейзажа в самом низу картины. И то, как Лотта, серая, в белой блузке и нитяных чулках, украдкой поглядывала на двух парней, и то, как они тянули белое вино, делали вид, что тоже слегка заинтригованы, а сами в это время говорили совсем о другом. И то, как майор фон ЛютвицРандау, играя по дороге со здоровенной рыжей собакой, отправился на кухню, чтобы заказать две рюмки коньяку. Всё-лишь мелкие детали у нижнего края большого французского пейзажа в глубине долины, где течет широкая дофинейская река, хмурая и серая даже летом, суровая из-за своих каменистых островков, крутых излучин, железных мостов. С этой стороны видна только чересполосица пастбищ и выжженных солнцем полей, картина предстает неполной, неверной; впереди, по ту сторону бесконечно широкого потока, долина штурмует горные кручи. И надо запрокинуть голову, чтобы увидеть зубчатую каменную кромкунеровный фестон на подоле неба, пробитые временем бойницы, выветрившиеся утесы, так похожие на высотные карьеры; на остром выступе скалы-башню, сквозь ажурную резьбу ее стен странным образом просвечивает пустое пространство. Тянущееся вдоль всего горизонта крутогорье-словно гигантская груда древних окаменелостей, так и кажется, что при случайной игре света камни вдруг обернутся скелетом допотопного животного, костями ископаемых чудовищ. Со времен Великого оледенения эти голые склоны пережили множество стихийных бедствий, были свидетелями сражений Земли и Неба. Они помнят набеги и нашествия, видели, как спасались бегством мирные племена; по ним карабкались преследователи в погоне за преступниками и за невинными жертвами. Сколько раз по этим отрогам Альп спускались обозы чужеземцев, рослых белокожих людей с пиками и ножами?.. Какие песни навсегда умолкли в долине за долгие века?

А ведь были и религиозные войны, битва гор и равнин из-за расхождения во взглядах на Пречистую деву Марию; было и великое опьянение горцев гордым словом Свобода, когда там, у Гренобля, крестьяне и пастухи клялись на шпагах, скрещенных с пастушьими посохами, и эта клятва предшествовала всем Декларациям прав человека и всем клятвам Революции.