Рисунки баталиста   ::   Проханов Александр Андреевич

Сначала некрашеной рамы с каплей смолы. Затем золотистых мазков, которыми был выписан стол. Затем ярко-красного сгустка – сочного, спелого яблока. Детские руки цепко сжимали плод. Круглый глазастый лик, родной и сияющий, повторял в себе его, Веретенова, облик. Портрет сына с яблоком был в пятне весеннего солнца. Словно отворилось оконце в драгоценное время, в исчезнувший давний день, когда вместе с женой и сыном жили в зимней избе. И сад был прозрачно-голый, розоватый среди синих снегов. Заячьи следы на сугробах. Сороки прилетали на изгородь. Печь гудела поленьями. И сын, стукнув дверью, вбежал из сеней, внес холодное, студеное яблоко. Стремительный, легкий, собравший в свой красный плод весь зимний окрестный мир, весь счастливый день, когда все еще вместе, любят друг друга, делят поровну красное яблоко.

Он смотрел на сыновний портрет, будто внесенный в комнату на золоченом подносе. Стремился вернуться по солнечному лучу в то время, откуда явился портрет. Но луч, влетевший в окно, создавший изображение сына, уводил его в другое пространство. В то, где был теперь сын. Повзрослевший, без красного яблока, без счастливого блеска в глазах. Худой, длиннорукий, одетый в солдатскую форму, сжимал автомат. Был окружен броней. Двигался, жил в грозном чужом пространстве. И он, отец, не в силах его заслонить. Он, художник, не в силах выхватить сына стремительным ударом зрачков. Примчать на снопе света. Усадить за дощатый стол. Омыть его темные, в железе и копоти руки. Обнять сутулые усталые плечи. Протянуть ему красное яблоко.

Он шагал по своей мастерской среди мольбертов, прислоненных к стене холстов, отслужившей свое бутафории, где тускло блестел старый солдатский кивер. Укладывал чемодан. Клал на дно бритву, мыло, банку кофе и кипятильник. А сверху – коробки с красками, карандашами, мелки, резинки. Прислонил к чемодану свой походный этюдник с выдвижными алюминиевыми ножками. Альбом с листами бумаги. Сын с портрета следил за его сборами. Не давал забыть кисти, тюбики с темперой, весь походный набор, нацеленный на труд и в дорогу.

Дорога предстояла в грозные азиатские земли, где был теперь сын. К нему, к сыну, стремился отец и художник. Желал его отыскать среди жарких степей и ущелий, среди кишлаков и мечетей. Поставить треножник среди несчастий и бед. Нарисовать портрет сына. Мучительным, известным ему колдовством перенося на холст сыновние черты, защитить его от напастей. Оградить волшебством своего искусства…

Веретенов смотрел на сыновний портрет, озаренный солнцем. На круглые сияющие глаза, на красное яблоко. Старался проникнуть сквозь холст в другое пространство, где служил теперь сын. Стремился вызвать его в световое пятно. Не мог, не умел. Солнечный экран дрожал и двоился. Мелькали какие-то тени – то ли горы, то ли мечети. Неслись то ли всадники, то ли пыльные тучи. И не было сына, а была тревога и боль.

Он стремился в дорогу и одновременно робел и боялся. Стремился туда, где сын, чтобы увидеть, обнять, защитить. Но одновременно – чтобы искать у него защиты. Торопился поставить этюдник среди военных палаток, раскрыть свой альбом, нанести на холст огненный жаркий мазок. И одновременно страшился этого первого, красного, как капля крови, мазка. Он не был готов. Его дух, его дар тяготились предстоящей поездкой. Не желали расстаться с Москвой, мастерской, с привычным укладом. Хотели спрятаться в прежний опыт, в его привычный уклад. В надежные, проверенные приемы работы, гарантировавшие успех, процветание. Дарившие славу. Доставлявшие утонченные наслаждения, связанные с красотой и познанием. Но жестокие, грозные силы, имевшие истоки не в нем, толкавшие его извне, разрушали привычное.

* * *



Веретенов пришел к своей бывшей жене Антони