Романтичный наш император   ::   Яковлев Лев Сергеевич

Возвестили Павла Петровича тираном — радуйтесь, говорят, люди, что нет его более! А истине грешат все так же, только руки кровью омыты; людям же в том блага нет, только позор и бесчестие!

Толпа вздохнула разом, потянувшись к алтарю, где над пламенем выставленных вкруг свечей горела окладом Богоматерь Казанская: по охряной щеке скатилась крупная, прозрачная капля, еще одна…

Четко ступая, не разжимая губ, взглядом раздвигая толпу, высокий, плотный человек в мундире с орденской лентой прошел меж молящихся, не глядя на священника, обошел горящие перед алтарем свечи и, протянув руку, вырвал Божью Матерь из киота.

Люди раздались, когда он повернулся к ним лицом. В маленькой церковке было тесно, но проход, в четыре сажени шириной, глухой, зияющей пустотой ждал Палена, и один из стоящих у дверей солдат вздрогнул: так похожа эта пустота была на приготовленную для осужденного на прохождение сквозь строй. А Петр Алексеевич, сунув под мышку икону, не спеша дошел до дверей, перешагнул порог и только на улице, ступив в густую, черную грязь, вымешаную сотнями ног, глубоко вздохнул.

…Вахт-параду пора было начаться, но команды не было: ждали царя. Александр зашел в покои матери пожелать ей доброго утра, но встретившая его у двери в спальню осунувшаяся, не скрывающая седину на висках Нелидова просила подождать. Он постоял у окна, хмуря брови на капель, обернулся. Нелидовой не было уже, Александр нерешительно шагнул к двери, остановился, подумав немного, вздохнул и, отступив к стене, опустился на канапе.

Мария Федоровна вышла минут через десять, причесанная, в выходном платье. Остановив жестом поднявшегося было навстречу сына, присела рядом.

— Саша, мне следует уйти в монастырь.

Александр, сморщившись, всплеснул руками,

— Бог мой, мама, мы ведь говорили об этом!

— Да. Но тогда я была только вдовой, и ты клялся, что непричастен.

— И сейчас то же скажу.

— Саша, не надо этого говорить. Изменить не в нашей власти, но мы в силах и должны не выставлять себя на позор.

— Кто посмеет?

— Те, кому терять нечего, Саша.

— Я не хотел этого!

— Когда бы не верила, не говорила сейчас, с тобой.

— Если бы я уехал тогда, как хотел, к Лагарпу! И… знаешь… — Александр поднял на мать полные тоски глаза. — Отец говорил мне за неделю до… до… того. Спросил: не пишу ли я Фредерику. Я ответил: нет, ведь запрещено. А отец усмехнулся, нижнюю губу выпятил и сказал негромко: зря, он — честный человек.

Мария Федоровна подняла ладони к вискам, покачала головой:

— Саша, я не виню тебя. Но то, что происходит, чудовищно. Убийцы твоего отца в чести, словно ты в сговоре с ними!

Он не отшатнулся, только медленно, словно поворачивая ярмо, отвел лицо от матери. Глаз его Мария Федоровна не видела.

— Чего вы хотите от меня?

— Отставки Палена. Наказания убийц.

— Хорошо.

Александр вышел перед строем в тот миг, когда карета Палена остановилась у въезда на плац. И прежде чем дать команду начинать, царь через плечо, бросил несколько слов адъютанту. Тот, пришпорив коня, промчался к подъехавшей карете и в ту минуту, когда часто и тревожно забили барабаны, крикнул в раскрывшуюся дверцу:

— Государь запрещает вам выходить из кареты! Государь приказывает ехать немедленно в свои имения. Он не желает видеть вас никогда!

* * *



Тошнота подступала снова и снова, Яшвили не мог от нее избавиться с той ночи, когда, сбежав по лестнице Михайловского замка, приник к стене, вскинув над головой руки, давясь горькой, желтоватой пеной. Отды шавшись, подхватил комок снега, поднес к губам и, машинально поправив на шее шерстяную легкую ткань, зашелся приступом рвоты, поняв, чей это шарф.

Прозрачно-голубой взгляд Павла, прикованный к руке с зажатым в ней шарфом, вспоминался Владимиру Михайловичу с холодной ясностью, не мерещился против воли — но и не видеть его было нельзя.