Ручка, ножка, огуречик   ::   Домбровский Юрий Осипович

Очевидно, книголюб был выдающийся мастер своего дела. Ослепительный, горячий, багровый свет, целая пелена его еще какие-то доли секунды стояла перед ним, но не в глазах уже, а в мозгу, но тело его, за долгие годы привыкшее ко всему, даже к смерти, было еще живо и отвечало злом на зло. Книголюб переломился от страшного удара ногой в низ живота. Тиски распались. "Ну", - сказало тело, мгновенно отскочив и прижимаясь к стене. Оно было ужасным - в крови, в какой-то липкой гадости, багровое, с глазами, вываливающимися из орбит. Все это произошло в считанные секунды. Румяный вскочил, схватился за карман, но сразу же сел опять. И тогда лошадиный с криком "врешь, гад!" бросился к прижавшемуся к стене, все еще страшному и готовому к смертной схватке человеку. Он запустил в него плоским пресс-папье, и оно угодило острым углом прямо в висок. Тело рухнуло на колени. Но когда лошадиный подлетел, чтобы ударить еще, оно, тело, схватило его за ногу и подсекло. Они покатились по полу. Лошадиный сразу оказался внизу. И тогда румяный подошел и четким, хорошо рассчитанным движением ударил находящегося сверху ланцетом. Удар точно пришелся в ямочку на затылке. Руки разжались. Комок распался. Румяный ударил еще в то же место. Лошадиный встал. С него текло. Он весь зашелся в кашле. А румяный наклонился и профессионально - при повороте у него вдруг сверкнул багрянцем медицинский значок - пощупал пульс, потом заглянул в быстро потухающие глаза.

- Все, - определил он.

- Ну спасибо, молотки, - просипел книголюб, разгибаясь и переводя дыхание, - только отойдите, отойдите! Видите, Тут все заляпано! Эх, черт! Вот что значит не подготовиться. Ведь свободно убить мог, гад! Сейчас машина подойдет. Она рядом с нами ехала. Я ей вышел просигналил.

Лошадиный стоял и смотрел. Ему здорово попало. Дышал он с каким-то свистом и всхлипом.

- Ух! - сказал книголюб с ненавистью и врезал носком ботинка по виску трупа. - Ух, гад! - Он ударил еще и еще, но голова только мягко перекатилась по клеенке.

Лошадиный стоял, рот у него был полуоткрыт, зубы блестели.

- Здоровый! - сказал он. - Вот уж никогда не думал, что он с вами поедет. "Приходи, мужик". - Не поймешь, что особенное прозвучало в его голосе и в этих словах. Но оно точно прозвучало. Поэтому книголюб поглядел на него.

- А ты сядь, сядь, а то весь дрожишь, - сказал он. - Куда он тебя ткнул-то? Эх, стрелять тут нельзя.

- Со мной по телефону говорил, ругался, мужиком назвал. Эта к нему прибежала, уговаривала, плакала, я все слышал, - нет, пошел. Букет ей еще нарвал, одуванчиков. Разве такого уговоришь?

- Да что ты, жалеешь его, что ли? - рассердился книголюб. - Мало он тебе съездил. Ну-ка выпей воды.

Белоголового трясло, лицо его сразу промокло, и не оттого, что плакал, а оттого, что его всего начало выворачивать.

- Давай, валяй прямо на него! - насмешливо крикнул книголюб. - Вот нашелся мне тоже иждивенец. Если плакать по любому гаду...

Прогудела сирена.

- Иду, иду, - сказал книголюб и вышел.

- Вот кого бы я сделал, - сказал беловолосый, - сразу бы...

- А он-то при чем? - удивился румяный с медицинским значком. - Ему приказали, а он нам приказал. Вот и все.

Беловолосый сел на стол, открыл ящик, вынул бутылку, скусил металлическую пробку, налил полный стакан и выхлестнул сразу. Потом посидел, скрипнул зубами и вдруг ухнул ногой по тумбочке стола. Стол загудел и задребезжал - он был фанерный, тут все было ненастоящее: фанерное, клеенчатое, кроме запоров - вот те, верно, были стальные и автоматические.

- Прямо сгрыз бы, - сказал лошадиный. - Слышал я этот приказ. Когда я ему прорадировал, что этот выходит ко мне, он сказал: "Э, нет, так не годится. Иди и в дежурке жди. Раз он не боится, надо не предупреждать и дело делать".

- Ну и что? И правильно, - сказал румяный. - Вот и сделали.