Русь и Орда Книга 1   ::   Каратеев Михаил Дмитриевич

Василий и прежде не обманывался в том, что рано или поздно, но придется отказаться от Аннушки и взять себе жену из княжеского рода, быть может, вовсе ему чуждую и нелюбимую. Но он отгонял от себя мысли об этом не близком еще, как ему казалось, будущем. После же ночного разговора с отцом он вдруг ясно ощутил, что это будущее уже надвинулось почти вплотную и что дни его счастья с Аннушкой сочтены. Теперь это счастье ему казалось особенно ярким, а мысль необходимости отказаться от него – особенно мучительной.

Аннушка, проводившая большую часть времени в одиночестве и занятая только своими мыслями о Василии и об их отношениях, давно уже осознала неминуемость такого конца и была к нему лучше подготовлена. Она полностью отдавала себе отчет в той, что с уходом Василия в ее жизни ничего не останется, кроме тоски и воспоминаний, ибо другого она полюбить не сможет и не захочет. И все же она была готова принять этот сокрушающий удар безропотно, кап расплату за недолгое счастье, подаренное ей судьбой. Правда, она пришла к этому не сразу, вначале все существо ее восставало против необходимости уступить любимого другой женщине, ее заранее сжигала ревность к этой еще неизвестной сопернице. Но постепенно она примирилась с этим, и любовь ее мало-помалу приняла характер самоотречения.

Когда Василии, после долгих в мучительных колебаний, сказал ей наконец, что отец сватает для него княжну Муромскую, Аннушка, вся поникнув, долго сидела молча, потом подняла на него наполненные слезами глаза и, запинаясь, вымолвила:

– Так и должно быть, Васенька… Ну, что ж… Вес говорят, что княжна Ольга Юрьевна красавица. Дал бы Господь, чтобы и душою она была так хороша, как лицом… Только бы было тебе с нею счастье.

* * *



В один ноябрьский день, едва на востоке наметились первые признаки рассвета, Василий, в сопровождении Никиты, выехал из городских ворот. На обоих были короткие меховые полушубки, шапки-ушанки и теплые валеные сапоги, снизу подшитые кожей. У каждого за плечами был лук и колчан со стрелами, на поясе – длинный нож, а в руках охотничья рогатина. С полдюжины крупных поджарых собак весело суетились вокруг всадников. Все это не оставляло сомнении в целях их поездки: накануне выпал обильный снег и сегодня любого зверя легко было обнаружить и взять по свежему следу.

Выехав из города и миновав мост, охотники направились вниз по берегу Снежети. Верстах в десяти отсюда течение реки описывало крутую петлю, образуя нечто вроде низменного, заросшего кустами и высокой травой полуострова, с узким перешейком, упирающимся в густую чащу леса. Привлеченные хорошим пастбищем, животные забредал* из лесу на этот полуостров и, никем не тревожимые, часто задерживались тут подолгу. Особенно любили эту излучину дикие кабаны, ночью копавшие здесь коренья, а днем отлеживающиеся в густом кустарнике, который давал им надежное убежище. Место это было– идеальным для охоты: став на перешейке и пустив на полуостров собак, охотник мог быть уверен, что вспугнутая дичь его не минует. Туда-то и направили своих коней Василий и Никита, не раз уже там охотившиеся.

– Ну, расскажи, как же тебе ездилось? – спросил Василий, когда всадники въехали в лес, укрывший их от холодного ветра, который не очень располагал к разговорам.

Никита только накануне возвратился из довольно долгой поездки. По поручению Пантелеймона Мстиславича он ездил приглашать удельных киязей на семейный совет, связанный с тяжелой болезнью большого князя. Но это, разумеется, был лишь предлог, пользуясь которым князь Пантелеймон хотел заставить своих братьев поцеловать крест Василию. Дело надо было провести с умом, поэтому его не доверили простому гонцу.

– Ездилось-то хорошо, Василей Пантелеич, да только пользы от моей езды вышло не много,– ответил Никита.