Русский алмаз   ::   Астафьев Виктор

В тебя все равно ничего не вобьешь! Сыт голодного не разумеет. Одно пойми — я правильное дело сделал. Укоцал бывшего работника органов. Видно, и хотели, чтоб мы его, иначе бы не послали к нам, ценили бы, так и место для него особое нашли бы… Их нельзя, слышь, тоже нельзя в народ пущать, — понизил он голос. — Им же теперь все люди на земле преступниками кажутся. Точно! Не веришь? Может, их в лезерв отведут, как золотые кадры, и за спиной держать — на всякий случай, станут. А так напусти — они и вас замордуют… Хэ, начальник-то старается. Обозлился! Сколько он получает?

— Пятьсот рублей.

— Фью-у! На два литра с малой закуской? Зачем же он такую работу исполняет? И не ворует — по одежде и по морде видно.

— Чтобы честно жить и честным оставаться, человеку усилий и мужества, может, больше требуется, чем тебе.

— Это верно. Честно жить тяжело. Я пробовал. Скушно. Пятьсот рублей! Ха! Я б за один испуг, сегодня мною сделанный, тышшу не взял. Слышь, корреспондент, я одинова с хеврой шесть миллионов у инкассатора взял.

— Инкассатора-то убил?

— Н-не, обошлось. Баба была. С наганом. Баба живая, как стерлядь, идет в дело с хвоста до головы…

— Ага, мильены, — вмешался в разговор председатель. Он тоже все слышал и видел, хотя вроде бы и занят был. — Да, Губаху! Губаху, девушка! Очнись! Губаху, говорю, — прикрыв рукого трубку, ворчал он, дожидаясь ответа. — Мильены! Инкассаторы! А кто белье с веревок в поселке снимает? Кто куриц по дворам ловит?

— И я сымал, — признался Митрофан Савелов. — Всякое было. Жизнь моя разнообразно шла…

— Шла?! Все! Расстреляют теперь!

— Много за мною числится, — почесал голову Митрофан. — А, да хрен с ней, с жистенкой!.. Все я видел, все узнал. Ничего интересного. У всех людей жизня, как у картошки: не съедят, так посадят. Я хоть погужевался. А он… Вот он, председатель-то, честно живет, мается, с подлюгами вроде меня возится, потом помрет, меня уж черви к той поре съедят… и его съедят… И поползет мой червяк к евоной червячихе и скажет: «Давай поженимся!» Родится такой же червь… Э-ох! — зевнул Митрофан Савелов: — Спать я буду — наговорился. Вон Губаху дали… Скоро попки прибудут… Мусора…

Митрофан Савелов тут же и замолк, уснул. Председатель, услышав, как он умиротворенно зажурчал носом, чуть не плача, сказал:

— Вот! Работать не дают…

— В лагпункт-то почему не позвонили?

— Да нету у меня с ними связи! Сторожатся все они, отъединяются от мира. А уйти нельзя, мало ли что, — и он посмотрел под ноги на топор. И я посмотрел на топор.

Митрофан Савелов проспал до позднего утра. Мы с председателем не сомкнули глаз. Легче нам стало, когда пришла машина из экспедиции за нами и появился шофер. Быстро нарядили мы его в лагпункт за стрелками, из Губахи сказали председателю, чтоб он преступника стеpeг, никуда не выпускал, они-де по рации свяжутся с лагпунктом и велят взять Митрофана Савелова.

Митрофан Савелов проснулся разом, сел, тряхнул головой и как ни в чем ни бывало поприветствовал нас:

— С добрым утром, малыши!

Мы ему ничего не сказали. Он поднялся, сходил в нужник, потом побренчал рукомойником, утерся газетой и начал обуваться. Обулся и подумал вслух.

— В столовку сходить? Открыта столовка-то?

— Нет еще.

— Врешь, начальник. Открыта. Боишься — уйду. Не бойся… — Митрофан Савелов собрался уж было идти в столовку, но в это время в поссовете появились два стрелка с автоматами. Один стал у дверей. Другой гаркнул грозно: «К стене!» И когда Митрофан Савелов встал лицом к стене, задрав руки, обхлопал его кругом, — ничего не нашел и махнул автоматом: «Н-на выход!»

Мнтрофан Савелов закинул руки за спину, последовал к выходу. Второй стрелок, молодой, заспанный парень с усиками, отодвинулся в сторону и ждал, когда он проследует мимо.