Рыцари маленькой Доры   ::   Вудхауз Пэлем Гринвел

Я твержу об этом направо и налево. Если меня спрашивают о тебе, я отвечаю: «У него неотесанная, грубая, жалкая внешность, но сердце из чистого золота». Честное слово. Ну, прощай, старина! Я забегу к тебе завтра и принесу фрак. Мне очень жаль, что произошло такое недоразумение, но пойми, мне хотелось доставить немного радости этой бедной, замученной девушке, у которой так мало веселых минут.

— Постой, — сказал я, — еще одно слово.

— Что?

— Я буду сидеть вон там на хорах, — сказал я. — Говорю это тебе, чтобы ты был осторожен. Если ты будешь танцевать подо мной, я запущу в тебя тарелкой. И, право, мне не будет нисколько жаль, если эта тарелка размозжит тебе голову. Я тоже бедный, замученный молодой человек, и у меня тоже мало веселых минут.

Из-за какой-то глупой боязни скандала я так и не пустил в него тарелкой, в чем никогда не перестаю раскаиваться, ибо если бы я убил его на месте, я совершил бы поистине доброе дело. Правда, я швырнул в него булкой, но эта булка попала не в него, а в одного из моих друзей, того самого, который во время обеда слишком уж нахально обнюхивал мой благовонный фрак.



III

На следующий день Акридж пришел ко мне такой несчастный и растерянный, что мне стало жаль его. Я приготовил к его приходу много едких замечаний, но его горестный вид разжалобил меня, и я оставил все мои злые слова при себе. Мне легче было бы плясать на могиле, чем обидеть этого страдальца.

— Что с тобой? — спросил я. — Ты похож на жабу, раздавленную плугом.

Он тяжело опустился на диван и закурил одну из моих сигар.

— Бедная маленькая Дора!

— Что с ней?

— Ее выгнали.

— Выгнали? Кто выгнал? Твоя тетка?

— Да.

— За что?

Акридж тяжело вздохнул.

— Произошло несчастье, старина. Я один виноват во всем. Я и не подозревал, какая нам угрожает опасность. Видишь ли, моя тетка ложится спать в половине одиннадцатого, и мне казалось, что, если Дора уйдет в одиннадцать из дому, никто не заметит ее отсутствия. Она оставила окно в нижнем этаже открытым, чтобы через него на рассвете проскользнуть к себе в спальню. Но что случилось! Какой-то чересчур исполнительный длинноухий осел, — тут голос Акриджа задрожал от гнева, — закрыл это проклятое окно! Понятия не имею, кто это сделал. Подозреваю главного лакея. У него прескверная привычка: чуть наступает вечер, он обходит весь дом и закрывает все окна. Да, нелегко жить с людьми, которые вмешиваются в чужие дела!

— Что же было дальше?

— Видишь ли, уходя, мы оставили открытым окно в кладовую. Когда мы вернулись в четыре часа утра, окно это было крепко-накрепко закрыто. Мы уже было повесили носы, как вдруг вспомнили, что окошко ее спальни никогда не запирается, и воспрянули духом. Ее комната находится на втором этаже, но я разыскал в саду лесенку, и все обошлось бы благополучно, если бы не проклятый полисмен. Он подошел к нам, направил на нас свой фонарь и спросил, куда мы лезем. Лондонская полиция всюду сует свой нос. Они называют это исполнением служебных обязанностей. Я никогда не мог понять, почему они не занимаются своими делами. Каждый день в городе происходят десятки убийств, а они, вместо того, чтобы ловить преступников, пристают к благородным людям! Он направил на нас свой фонарь и спросил, куда мы лезем. Я объяснил ему все, что произошло, но он и не думал оставлять нас в покое. Он непременно хотел разбудить весь дом и установить, кто мы такие.

Акридж умолк. Лицо его искривилось от внутренней муки.

— Ну, и что же? — спросил я.

— Это ему удалось! — сказал Акридж.

— Что удалось?

— Установить, кто мы такие. С помощью моей тетки. Она вышла к нам навстречу в капоте и с револьвером в руке. Закричала, зашумела и выгнала бедную маленькую Дору со службы.