Санта Крус   ::   Фриш Макс

Я буду выращивать на ней фрукты: ананасы, персики, сливы, инжир, виноград. Корабль отходит через месяц, а через год, Эльвира, я пришлю вам свой собственный кофе!

Эльвира, стоявшая до сих пор молча и неподвижно,

как статуя, вдруг поворачивается, подбирает юбку и

решительно устремляется прочь.

Куда же ты? Я не хотел тебя пугать... Ага, вот и ваша дочка. (Останавливается перед фотографией.) Ты похожа немного на мать. Глаза, как у серны. Может быть, она теперь плачет от гнева, твоя мать, - я напомнил ей о вещах, о которых тебе вовсе не следует знать, умнее от этого не станешь, а главное - жизнь коротка, вот в чем вся штука. (Оглядывается кругом). А, книги... (берет одну из них в руки) Когда-нибудь, не знаю только, когда, я все вас прочту, о вы, чудесные соты, со следами воска на страницах, на которых оседает разум столетий.

Появляется Барон; он явно озабчен появлением

своего гостя, который, ничуть не смущаясь,

продолжает листать книгу.

Барон. Желаю здравствовать.

Пелегрин. И вам того же... Ваша милость тоже, по-видимому, любитель гравюр? У вас прелестное собрание.

Барон. Жена появится сию минуту.

Пелегрин. Вы думаете?

Барон. Мне сказали, что вы уже около недели в нашем доме, вас задержал снег.

Пелегрин. И снег тоже.

Барон. У нас редко бывает столько снега.

Пелегрин. Когда-то и я собирал... индейские головы, в Америке. Черт знает, как им это удается, но величиной они вот такие - с кулак, натуральные человеческие головы. Мертвые, конечно. Но безупречной сохранноти мясо, кожа, глаза, волосы, даже черты лица - только в уменьшенном размере. На ферме, где я тогда работал, у мен был целый набор таких голов, их можно было дежать в руке, как клубни картофеля. Но однажды меня разозлили жещины, и я покидал в их все головы, так что ни одной не осталось. (Смеется). Почему вы так смотрите на меня?

Барон. Мне кажется, мы уже где-то виделись...

Пелегрин. Правда?

Барон. Не знаю, помните ли вы меня...

Входит слуга.

Слуга. Ее милость просят ее извинить. У нее мигрень, она говорит, или что-то с желудком.

Барон. Спасибо.

Слуга уходит.

Сядем!

Пелегрин. Мне кажется, это было на Санта Крусе... Спасибо... Это было на Санта Крусе, в том проклятом кабачке, где у меня украли серебряный амулет!

Барон. Кто, я?

Пелегрин. Негры! Помните негра, который продавал устрицы? Я и сейчас утверждаю, что они воняли... Спасибо... Я ждал вас тогда на нашем корабле, вы ведь сказали, что поедете с нами? Корабль с красным вымпелом, помните?

Барон. Отлично помню.

Пелегрин. "Виола."

Барон. Виола?!

Пелегрин. Да, попутешествовали мы тогда! Под Мадагаскаром нас взяли французы и нацепили наручники. Девять недель мы сидели в тюрьме и грызли ногти, жрали плесень на стенах! К счастью, я заболел, остальных сослали на галеры. Ведь мы пираты! Меня должны были послать вслед за ними, но сначала отвезли в госпиталь. Больничная сестра дала мне свою кровь... Да, она закатала белый рукав, села и дала мне свою кровь. Потом я спрыгнул с мола и поплыл. Понимаете, я все плыл и плыл, а во мне была кровь той сестры, была лунная ночь, на рейде стояло голландское грузовое судно, и я уже слышал, как на нем поднимали якорь. Но простите.

Барон. За что же?

Пелегрин. Я все болтаю, не даю вам рта раскрыть.

Барон. Я слушаю...

Пелегрин. К тому же вы не едите. Это невежливо с моей стороны.

Барон. Я слушаю с интересом. Правда! Пусть вас не смущает мое любопытство к тому, что мне не удалось испытать в жизни.

Пелегрин. Давайте чокнемся!

Чокаются.

За вашу супругу!

Пьют.

Потом мы добрались до Гавайи.

Они собираются приступить к еде, но внезапно

раздается музыка. Они прислушиваются, смотрят друг

на друга, встают, не выпуская салфеток из рук,

пытаются понять, откуда доносится музыка.

Барон. Что бы это значило?

Пелегрин.