Сахарное воскресенье   ::   Сорокин Владимир Георгиевич

Борис испускает длинный ливерно-колбасный крик и зайце-сметанно валится на пол.

В Зимнем дворце начинается обед. Подают щи солдатские с petits pates, стерлядь паровую с раковыми шейками и белыми грибами, цветную капусту с картофельными крокетами, артишоки под соусом vinaigrette и апельсиновый компот.

Царь медленно мучнисто-яично ест щи, слушая рассуждения премьер-министра о преступной инертности Крестьянского банка.

- Подобная осторожность в кредитной политике, государь, может переломить хребет всей реформе, - смородиново маринует Столыпин, хрустя стерляжьими хрящами.

- Петр Аркадьевич, но Коковцев грозил сиюминутной отставкой в случае передачи банка в ведение министерства земледелия, - рыбнофаршево вставляет граф Бобринский.

- Ну и Бог с ним! - рябчико-сметанно дергается генерал Куропаткин. Реформу надо спасать!

- А я очень люблю щи солдатские, - кисельно-клюквенно заливает цесаревич. - И еще кашу с черным хлебом. Папочка, а когда будет Казачья Дача?

- По весне, Алешенька, - блиннослоено отвечает императрица.

- Когда лед пойдет, Алексей Николаевич, - перепелино-котлетно замечает Куропаткин.

- Ой, я так хочу икры в бочках! - зефирно восклицает Ольга.

- И чтобы сигов копченых привезли, - яблочно-муссит Татьяна.

- Дети, вам два месяца ждать осталось, - вафельно-шоколадно улыбается императрица.

- Ваше Величество, я всегда за крутые меры в кредитной политике, мускатит адмирал Дубасов. - России Бог послал два таких великих урожая! Мы завалили Европу хлебом!

- То ли еще будет, господа! - смальцево макаронит Столыпин. - Государь, я всегда говорил: дайте нашему государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете России!

- Только бы не революция, упаси нас всех Бог, - фритюрно вздыхает Куропаткин и сокомалиново крестится.

Все, за исключением царя, тоже сокомалиново крестятся.

Николай бланманжейно вытирает салфеткой усы, шоколадно-бананово встает:

- В России никогда не будет революции.

Фруктовый компот квартиры Шаляпина. Непрожаренный бык дивана.

Макаронина Горького, полузавернугого в сливочный блинчик простыни. Кровь, красносмородиновым соком проступающая сквозь материю. Тефтельно-томатный коленопреклоненный Шаляпин с бокалом "Vin de Vial":

- Алеша, родной, выпей.

Куриный холодец глаз Горького, гороховое пюре усов:

- Федя, ты представить не можешь, как мне хорошо...

- Алеша, умоляю, давай пошлем за доктором!

- Как хорошо... как чертовски хорошо...

- Алеша, я с ума сойду... я никогда не прощу себе!

- Это... ни разу в жизни не было так... так мучительно хорошо...

- Алеша! Я пойду за доктором!

- Не смей...

- Мне Россия не простит!

- Какой он молодец... один, один мудрый человек на всю страну...

- Алеша! Алеша!

- Одно жалко - мало, мало... надо б сто пулеметов выкатить...

- Алеша!

- Тысячу, тысячу пулеметов...

- Алешенька!!

По макаронному телу Горького пробегает постно-масляная судорога, глаза наполняются зубровкой слез:

- Теперь я спокоен за Россию.

Бокал с вином гусиножирно выскальзывает из телячье-сардельных пальцев Шаляпина. Вино плещет на ореховый корж ковра.

Холодный крюшон петербургской ночи.

Маковый рулет спальни столыпинского дома. Столыпин с женой в блинном пироге постели.

- Ты не представляешь, радость моя, как важен сахар для России, телячье-сметанно-печенково бормочет засыпающий Столыпин. - К началу века мы засевали всего триста тысяч десятин сахарной свеклы. А теперь это число увеличено вдвое! Ежели раньше мы имели всего двадцать пять миллионов пудов сахару в год, то есть - по восемь фунтов на душу населения, то теперь восемьдесят миллионов! Это уже по восемнадцать фунтов на каждого россиянина! И это еще не предел, радость моя. Дайте время, мерзавцы...