Счастье потерянной жизни   ::   Храпов Николай

Пришлось остановиться.

"Ну, скорей же ты!" - мысленно уговаривала она ребенка. "Скорее, наш папка уходит..."

За углом уже слышался мерный топот сотен шагающих ног. Цокали копыта по мостовой, чей-то раздирающий кашель подчеркивал общую угрюмую, настороженную обстановку. Малыш насытился и затих.

"Опоздала!" - облилась холодным потом Луша.

Но, слава Богу, из-за угла показалась голова этапа.

- Мой-то! Моего-то не видели? - кинулась к арестантам Луша. Кое-кто ее помнил по свиданкам. Хмуро отворачивали глаза, боясь попасть в немилость к конвойным.

- Нет.

- Не видели.

- Не ходи за нами, - грозят.

Луша побежала в хвост колонны. И сразу увидела Петра. Понуро опустив голову, он шел в середине колонны.

- Петя!

К ней кинулся конвойный, со штыком наперевес; дорогу загородил всадник - попер широкой конской грудью.

- А ну, назад! Куда? Вернись, тебе говорят!

Не слыша окриков, не боясь быть раздавленной и оказаться под копытами захрипевшего коня, пренебрегая всеми опасностями, кинулась Луша в нутро колонны.

- Петя!

- Луша!

Схватились в объятиях, троим не разорвать. Конвойный закричал:

- А ну, выйди оттуда! Ты что не знаешь, куда пришла! Назад!

Луша оторвалась от мужа, Петр Никитович поспешно перехватил дочку, загородил жену от конвойного. Луша звонко крикнула:

-Я - жена ему! Никуда я не пойду отсюда!

Колонна встала. С головы вскачь несся начальник конвоя. Арестанты не расступались, плотной массой окружили женщину, прикипевшую к мужу. Конвойный ругался:

- Ах ты, подлая! Куда влезла! Выйди, тебе говорят!

Начальник решил не провоцировать обстановку - дал знак двигаться.

- Иди уж! На месте я тебя покажу, где раки зимуют!

Петра Никитовича ошеломила такая решительность жены: вроде бы не водилось за ней отчаянности, он привык видеть ее покорной, терпеливо сносившей былые его выходки. Теперь же, в годину испытаний, пред ним предстала совершенно другая Луша - мужественная, стойкая, готовая неотступно следовать за мужем. Она ободряла его ласковыми словами, внушала твердую уверенность, что удастся перетерпеть все невзгоды, Господь пошлет им счастье, счастье потерянной жизни. И Петр Никитович стал поднимать голову. Нежно прижимая к себе ребенка, он тихо ответил жене на все ее утешения:

- Спасибо тебе, Луша. За меня не бойся - я вижу небеса отверстыми.

- Да-да... - так же тихо согласилась Луша, И оба сейчас вспомнили Евангельские слова о том, что "то, что отвоевано, то мое".

Мерно шагала колонна арестантов. Всадник неотступно следовал рядом с Владыкиными, идущими обнявшись, Видимо, он не решался разомкнуть их объятия потому, что уразумел: то, что отвоевано, то их. Он только хмурился, когда замечал движение Петра Никитовича, расценивая это, как попытку к побегу. И тогда его молодая, не привыкшая ни к крестьянскому труду, ни к заводскому станку рука еще крепче сжимала оружие.

Вышли на окраину. Теперь их гнали вдоль железнодорожных путей туда, где мрачно дремал в тупике зарешеченный "столыпин" - так называли вагоны для перевозки арестантов. Косыми лучами заходящего солнца он был преображен до неузнаваемости, казался чудовищем, отбрасывающим кривую, угрюмую тень. К нему и вели Владыкина.

Петр Никитович теснее прижимал Лушу - последние минуты вместе! Согнувшись под тяжестью огромного мешка, с сухими глазами и запекшимися устами, она выглядела едва ли не большей мученицей, нежели он сам.

"Бедная!" - дрогнуло сердце Петра Никитовича. - "Столько прожито, а много ли ласки она видела от него? Разве по молодости...