Счастье впереди   ::   Пылев Сергей

Чтобы не опоздать, Алена за последнюю тридцатку наняла частника на "жигуленке".

Однако трудовой день у нее сегодня закончился, не успев начаться: фирма в одночасье самоликвидировалась.

- И куда ты теперь, мать?.. - посочувствовал ей охранник с особой душевностью только что похмелившегося человека. - В твои-то годы!

- Девочкой по вызову! - спокойно сказала Алена и ушла в скверик поблизости, чтобы не прилюдно поплакать.

Только слезы не состоялись. Не было их.

Алена закурила, и почему-то именно сейчас ей вспомнилась другая, давнишняя обида, ни мало ни много, полувековой давности. Тогда, в шестидесятых, в СССР объявили построение коммунизма. По этому поводу у Алены в классе провели пионерское собрание с повесткой дня: "Кого мы не возьмем с собой в светлое будущее?" Надо сказать, грядущий коммунизм Алене нравился, как может нравиться предстоящий большой праздник с гулянием и разной вкуснятиной на столе.

Только именно ее и было решено единогласно в этот счастливый праздничный коммунизм не брать. Оказывается, кто-то видел, как Алена недавно на Пасху ходила с бабушкой в церковь. И никто не захотел считаться с тем, что бабушка заставила ее, что за пазухой у Алены был амулетом красный галстук и все она там в церкви презирала: и толстого по-бабски священника, и слащаво-горький запах ладана, и хитроватое перемигивание свечей.

Тем не менее ее показательно проработали на классном собрании, потом на общешкольном. Директор сам срезал у Алены с рукава нашивки звеньевой и объявил, что она исключена из школы без права возвращения.

В церкви Алена больше ни разу в жизни не была. Даже не пошла после загса, когда муж, Витюшка, между прочим, секретарь комсомольской организации авиазавода, на коленях уговаривал ее венчаться.

Он, кстати, в свою очередь обещал Алене впереди чуть ли не коммунизм семейного масштаба, но вскоре сгинул в Афгане.

А теперь вот Алену, получалось, не хотели брать и в капитализм.

Она ускоренно дотянула сигарету, чиркнула по губам помадой и поехала к Оле. Ей было необходимо сейчас с кем-то душевно пообщаться, а Олечка уже год не могла найти работу и, как никто, могла понять ее теперешнее состояние. Потом же Оля была тем человеком, который не только выслушает как следует, но еще и сострадательно похлюпает над твоим горем. Среди подруг за глаза ее так и называли - "плакальщицей". И днем и ночью они везли к ней свои проблемы: слез у Оли пока на всех хватало. К тому же ее муж Андрей Юрьевич, преподаватель философии в университете, порой не только прислушивался к их женским историям, но даже резюмировал ситуацию - пусть не очень понятно, но всегда солидно, внушительно, что уже само по себе успокаивало.

Андрей Юрьевич и открыл Алене. А в ответ на ее обычное: "Мне бы нашу Олечку на блюдечке с голубой каемочкой" - вдруг неуклюже брякнул:

- Она в больнице! - Андрей Юрьевич заскрежетал зубами. - Мы купили Аленушке новые туфли, радовались, что еще способны это делать, а потом я вдруг набросился на нее с кулаками! И с чего? Мне показалось, будто она забыла взять чек! Не понимаю, что на меня нашло.

Андрей Юрьевич взвизгнул и убежал, выкрикивая что-то на непонятном Алене языке: он ругался на латыни, и это звучало как-то особенно страшно.

На улице возле Алены вдруг красиво остановилась иномарка.

- Хай! - крикнул из машины Павел Геннадьевич, который последнее время имел какие-то дела с Алениной фирмой.

Она молча провалилась в его машину, в ее особенный технологический мирок с пилотскими приборами, мятным холодком кондиционера и самодовольным, жирным запахом кожи. Сексуально постанывало крутое "стерео".

- Куда летим? - тихо, но внятно сказал Павел Геннадьевич.