Серый - цвет надежды   ::   Ратушинская Ирина

Наивный человек! Разве такие буквы, как у него на таблицах, мне приходится ювелирно выписывать на нашей тайной корреспонденции? Да он бы сам их только в свою лупу и прочел! Слава Богу, что это - не единственный СПОСОБ, а то бы кончились мои глаза за эти четыре года! В терапии тем временем - очередное мероприятие:

- Женщины! На хозработы!

А как вы думали? Кто должен таскать уголь в кочегарку, а груды шлака, наоборот - от кочегарки? Телогрейки - поверх халатов, ведра в руки - и вперед! Вот от этой кучи - туда, к двенадцатому корпусу! Отлынивать от хозработ не рекомендуется, за это в два счета выпишут из больницы. И тянется вереница с ведрами: язвенницы, радикулитчики, хромающие старухи, те, у кого есть диагноз и у кого его нет. А у нее, может, грыжа, но это врач только завтра определит, а сегодня пусть потаскает. Два часа - не сдохнет! Остальные работы - мыть палаты, коридор и столовую да топить печки - мы должны выполнять по очереди, и это уже облегчение: местному начальству наплевать, кто это будет делать, лишь бы делали. Поэтому пожилых палата отметает:

- Не шустри, баба Катя! Вон еле дышишь. Я за тебя помою. Куды тебе с ведром!

Это говорит убийца Шура, приехавшая сюда с хроническим плевритом. Вот и разберись тут, что такое гуманизм!

Два часа поработать в угольной пыли - значит пропитать ею всю одежду, собственную кожу и волосы. Баня, однако, раз в неделю. Лицо и руки можешь ополоснуть в туалете. Ты что ж думаешь - умывальные тебе тут будут строить? Халат в угле? Ничего, он черный. Походи так - все равно завтра на хозработы. И не капризничай - ты счастливица, в больничку попала! Тебе на завтрак кубик масла дадут - тридцать г...

Так мне и говорила еще в киевской тюрьме растратчица Люба, моя наседка:

- Больничка - это рай!

И поскольку грешникам в раю делать нечего, мое изгнание из него последовало очень быстро. Только успела я выслушать от бабы Маши, арестованной за бродяжничество, историю, как она лично встречалась с Николаем-угодником, да написать спекулянтке тете Варе грамотную помиловку (она писать, кажется, вообще не умела), как сунулась в дверь санитарка:

- Ратушинская! На укол!

Какой такой укол? Меня ведь кроме окулиста никто еще не смотрел! Не мог же окулист мне уколы назначить! Иду в процедурную выяснять.

- Какой укол?

- Вам знать не положено!

Ого, это мне уже не нравится... Кто их знает, что они тут затеяли? Надо мною, как и над всеми политическими, коршуном висит КГБ, и в этом неведомом уколе я могу получить что угодно из богатейшего арсенала психушек - они любят упражняться над инакомыслящими. Вколют тебе какую-нибудь гадость - и будешь два часа болтать без остановки что попало. Или осоловеешь так, что собственное имя вспомнить не сможешь. Или наркотики какие-нибудь загонят... Всего можно ожидать, но ясно одно: диагноз мне еще не поставили, лечение не назначили - укол, значит, не от моей хвори. А тогда зачем? Говорю медсестре:

- Я не позволю себе вводить неизвестно что. Покажите раньше ампулу!

- Отказываетесь от лечения - так и скажите!

- Да не от лечения отказываюсь! Но хочу знать, чем и от чего меня лечат.

- Я вам сказать не имею права, идите к врачу.

Иду. Наконец вижу терапевта - это врач Гунькин, тот самый, что пани Ядвигу заподозрил в симуляции отсутствия желчного пузыря. Он уже в курсе дела. Заявляет:

- Какой укол - это мое дело, а не твое!

Однако, он со мной на "ты". Не преждевременно ли? Указываю ему на это обстоятельство и заодно спрашиваю:

- Чем же вы меня лечить собрались, если еще не обследовали?

Но передо мной сидит этакий больничный всемогущий божок: захочет пойдет зэчка в хозобслугу, захочет - вернется в лагерь безо всякого лечения. Он не привык к вопросам и возражениям, он со всеми на "ты", хотя вряд ли ему исполнилось хотя бы тридцать.