Сезон дождей   ::   Штемлер Илья

Через цепочку можно было разглядеть мужчину в плаще с поднятым мятым воротником и заломом в петлицах.

– Ага, Евсей, нашелся-таки! – сипло звучащие слова пахнули сыростью.

Евсей Наумович недавно заметил за собой новую странную особенность – иногда он вдруг в разговоре чувствовал, что слова собеседника обладают запахом. Просто наваждение и только.

– Нашелся, нашелся, Евсеюшка! – повторил сыростью мужчина. – Не узнал своего спасителя?!.. Да отвори дверь-то. Я не кошка, чтобы меня через щель разглядывать.

– Вижу – не кошка, – ответил Евсей Наумович.

– Ну так что?

– А ты кто?

– Спаситель твой, – торопливо ответил мужчина. – Афанасий!

– Говорит, что спас вас, на реке, – торопливо вставил Дима, смутившись. – Зашел во двор, говорит: ищу жильца, а номера квартиры не знаю. Описал вас. Я и решил, что это вы.

– Ну спас, верно, – признался Евсей Наумович. – Так что вам надо-то?

– Пиво ты мне задолжал, не помнишь? Отвори дверь, так и будем через щель разговаривать?

– А сколько я тебе должен? Я пиво не пью, цен не знаю.

– Смотря какое пиво, – рассудительно вставил Дима. – Жигулевское? Или «Балтику»… Рублей восемь за банку. Или десять.

– Вот еще, – запротестовал мужчина. – Банку?!

– А что? – тревожно спросил Евсей Наумович.

– По крайней мере банок десять. Что, твоя жизнь не стоит десяти банок? Или пятнадцати?

Евсей Наумович с этим доводом согласился и, полагаясь на крепость дверной цепочки, поплелся за деньгами, думая про незапланированную брешь в своем бюджете. Вернувшись, он застал у дверей лишь мужчину, Дима, видимо, смотался, не стал дожидаться.

– На, держи, – Евсей Наумович сунул деньги в щель.

– Сколько там? – спросил мужчина.

– Сколько есть столько есть, – разозлился Евсей Наумович. – Восемьдесят три рубля. Больше у меня нет.

– Восемьдесят три? – слезливо переспросил мужчина, посылая в щель очередную порцию сырости.

– Уберите ботинок, закройте дверь, меня продует, – Евсей Наумович видел грубые черные ногти мужчины. И ему стало еще горше жаль глупо потерянных денег. Мужчина уловил некоторое сомнение в тоне Евсея Наумовича и резко, точно птица, клюнувшая зерно, выхватил деньги, убрал ботинок. Евсей Наумович захлопнул дверь.

«А все тот сон», – подумалось Евсею Наумовичу. Женщины во сне – знак неприятных неожиданностей. И не просто женщина, а старая проститутка Тереза. Почему она ему приснилась? И так явственно, точно шестиклассник Евсейка вот только что прикасался к ее горячей шершавой коже, а потом убежал, оглушенный первым опытом власти вожделения, что будет диктовать, ломать и направлять всю его последующую жизнь.

Евсей Наумович поплелся на кухню готовить завтрак. Чайник вскипал лениво, долго, сердито. Пузатый, с широкой плоской крышкой и отбитой эбонитовой ручкой, он походил на деда со стороны отца. Деда звали Самуилом, и близкие звали его Муней. Муня тот – старик злой, склочный, преисполненный важности, чем-то внешне походил на чайник. Сознание превосходства как портного-брючника высшей квалификации вносило в быт семьи нервозность и напряжение. Евсей Наумович помнил, как после очередного скандала – еще в Баку, до переезда в Ленинград – он, проказник-пацаненок, вытащил из шкафа лаковые туфли деда и, пописав в них, вернул на прежнее место. Въедливый запах пронзил затхлый воздух комнаты. Защищая Евсейку, мать пыталась все свалить на мышей. Но неубедительно – мыши не могли залить обе туфли разом и так обильно. Не имея прямых доказательств вины внука, дед заявил, что Евсейка вообще мальчик непослушный и недостоин носить славную фамилию Дубровских. Что задело евсейкину маму, она так и сказала своему тестю: «Скажите спасибо, что он не насрал в ваши туфли».