Шатуны   ::   Мамлеев Юрий

Вещи кругом: драное кресло, старинные комод и стулья - точно кружились вокруг него, погружая Извицкого в глубокий уют. Вид у него был мрачный - по крайней мере по отношению к внешнему миру - но подземно удовлетворенный, с бесконечным желанием замкнуть себя в вечности. Некая темная услажденность выделялась на его лице, прячущемся в самое себя. Услада - тайная и бесконечная - горела в каждом кончике, но особенно в глазах, которые темнели и светились от дикого и скрытого метафизического наслаждения. Вадимушке же виделось, что каждую минуту свою, каждое прикоснование к себе Извицкий обращал в секс. Точно его тело стало его вечной невестой и любовницей. Очевидно Женя был в полном уходе. Испуганно взглянув несколько раз в огромное зеркало, Вадимушка с Сашенькой скатились вниз по лестнице в город...

Больше они не решились куда-либо ехать...

Уже много воды утекло с тех пор, как Федор хотел уничтожить "метафизических" в Падовском гнезде.

Опустел дом в Лебедином. Кто-то даже съел поганую кошку. Лишь старик Михей со своим пустым местом и девочка Мила - из обитателей Сонновского гнезда - пришли видимо, в человеческом смысле, к счастливому концу: они поженились. Хотя разумеется без официального признания. Это был брак, в котором не было ничего.

Посторонние часто видели, как дедушка Михей, обосновавшийся в небольшом подмосковном городишке, подальше от Лебединого, выводит гулять за ручку свою женушку-внучку девочку Милу. И даже по-своему целует ее. Улыбаясь потом белым, исчезающим лицом- в какие-нибудь кусты.

А деда Колю супруги прогнали в шею. Совсем обезумев, дед рыщет по всей Рассеи, иногда - в черном, похмельном бреду - вспоминая Лебединое, Клавушу, Падова и поганую кошку. "Не ко двору, не ко двору я пришелся ни там, ни Михею с Милочкой,

- иногда выговаривает он, играя сам с собой в домино. - Мало во мне... етого...

безумия". Только порой промелькнут на дне слезящихся глаз, радостно обращенных на бутыль с водкой, образы погибших детей: помоечной Лидоньки и себяеда Петеньки... Далеко от Лебединого в новом одиноком гнезде обосновалась и Клавенька. "Раздувается она, раздувается... на весь мир. Скоро все вытеснит", - испуганно, расширив глаза, рассказывал о ней Игорек, случайно оказавшийся около этого гнезда. Сам "белокурый садистик" уже давно бросил все "измывательства"; единственно, что теперь его интересует - это борьба со счастьем; с ним - с человеческим, общелюбящим счастьем - борется он упорно, угрюмо и исступленно, на долгое время исчезая по каким-то магическим уголкам, закоулкам.

Свое окончательное определение нашел и Алеша Христофоров; но сначала он долго и надрывно, используя все имеющуюся информацию, искал куро-трупа, т. е. отца своего. Однако ж куро-трупа простыл и дух. Христофоров порвал все связи с "метафизическими", взывал к Богу, молился - все напрасно. Теперь он живет один, в маленьком, деревянном домике, имея в прислужницах длинную, худощавую женщину.

Он целиком ушел в древнее христианство и больше знать ничего не хочет; почти не выходит на улицу; скорее даже не в древнее христианство, а в чистую обрядовость, особенно в бесконечные и затаенные детали ее, уже давно позабытые. Он пугает священников своим знанием христианства; поэтому они избегают общения с ним.

Алеша считает их "декадентами" и по-прежнему полу-блаженствует в своем служении...

Как буря пронеслась религия Я по душам "метафизических":

Анны, Ремина и Падова. Долго не могли забыть они этих ночей в Падовском гнезде, этих взрывов веры в себя, этих холодеющих полетов в бесконечность долго это состояние оставалось вместе с ними.

Но вскоре черная молния стала куда-то уходить, и все остались наедине со своими прежними комплексами и сомнениями.