Школьная горка   ::   Твен Марк

Он падал снова и снова, но, стиснув зубы, вставал и продолжал бой, он не сдавался до тех пор, пока силы его не иссякли.

– Твоя взяла, – заявил наконец Генри. – Но я еще с тобой расквитаюсь, барышня, вот посмотришь. – Он оглядел толпу и назвал восемь ребят по именам, последним – Гека Финна и пригрозил. – Попались с поличным! Я все слышал. Завтра я за вас возьмусь, света белого невзвидите.

Впервые искра гнева сверкнула в глазах новенького Всего лишь искра, он мгновенно потушил ее и произнес ровным голосом:

– Я этого не допущу

– Ты не допустишь? А кто тебя спрашивает? Плевать мне, допустишь ты или нет! И чтобы ты это знал, я примусь за них сейчас же.

– Я тебе не позволю. Не делай глупостей. Я щадил тебя до сих пор и бил вполсилы. Если ты тронешь хоть одного из них, я тебя ударю больно.

Но Генри не мог сдержать злости. Он бросился на ближайшего мальчика, которому собирался мстить, но не настиг его: новенький сбил Генри с ног оглушительной пощечиной, и он лежал без движения.

– Я все видел! Я все видел! – Это кричал отец Генри, работорговец; его не любили, но боялись из-за кулаков и крутого нрава. Он выскочил из саней и бежал, держа кнут наготове. Мальчишки бросились врассыпную, а работорговец, поравнявшись с Сорок четвертым, взмахнул кнутом и злобно выкрикнул:

– Я тебя проучу!

Сорок четвертый ловко увернулся от удара и стиснул правой рукой запястье торговца. Послышался хруст костей, стон, торговец зашатался и попятился, крича:

– Господи, он раздробил мне руку!

Мать Генри вылезла из саней и разразилась неистовыми воплями над поверженным сыном и изувеченным мужем, а потрясенные мальчишки не могли оторвать глаз от эффектного зрелища: красочной скорби женщины; они были немножко испуганы, но рады, что оказались очевидцами этого захватывающего спектакля. Их внимание было настолько поглощено увиденным, что, когда наконец миссис Баском обратилась к ним и потребовала выдачи Сорок четвертого для сведения счетов, они обнаружили, что он незаметно исчез.



Глава III

Час спустя люди начали заглядывать в дом Хотчкисов, будто бы проведать их по старой дружбе, на самом же деле – взглянуть на диковинного мальчишку. Новости, которые они приносили, наполняли Хотчкисов гордостью за свою фортуну и радостью за то, что они поймали ее за хвост. Сам Хотчкис гордился и радовался искренне и простодушно; каждый новый рассказ, удлинявший список чудес его постояльца, наполнял его еще большей гордостью и счастьем, потому что он был человеком, полностью лишенным зависти и восторженным от природы. Он отличался широкой натурой во многом: с готовностью принимал на веру новые факты и всегда искал их, новые идеи и всегда изучал их, новые взгляды и всегда перенимал их; он был всегда рад приветствовать любое новшество и опробовать его лично. Он менял свои принципы с луной, политические взгляды – с погодой, религию – с рубашкой. В деревне считали, что он безгранично добрый человек, значительно превосходит обычного деревенского жителя по уму, терпеливый и ревностный правдоискатель, искренне исповедующий свою новейшую религию; но все же надо сказать, он не нашел своего призвания – ему следовало быть флюгером. Хотчкис был высок, красив и обходителен, имел располагающие манеры, выразительные глаза и совершенно седую голову, отчего казался лет на двадцать старше.

Его добрая пресвитерианская жена была тверда, как наковальня. Суждения ее не менялись, как заезжие гости, а определялись раз и навсегда. Она любила своего мужа, гордилась им и верила, что он мог бы стать великим человеком, если бы представился удобный случай: живи он в столице, он открыл бы миру свой талант, а не держал бы его под спудом. Она терпимо относилась и к его правдоискательству. Полагала, что он попадет в рай, была убеждена, что так и будет.