Сильнее всех иных велений (Князь Юрка Голицын)   ::   Нагибин Юрий

Голицын испытывал неодолимую потребность куда чаще утолять свою эстетическую жажду, особенно если на сцене гремел неистовый Каратыгин или уносила душу в горнее царство божественная Воробьева.

Однажды, раздобыв штатское платье и слегка загримировавшись, - взбил волосы, приклеил баки, подчернил молодые усы, - он отправился в Итальянскую оперу и взял кресло в партере. Еще не грянула увертюра к Россиниевой "Семирамиде", как он обнаружил в угрожающей от себя близости директора Пажеского корпуса. Конечно, можно было скрыться, воспользовавшись суматохой, какую неизменно создают снобы-меломаны, появляясь в зале перед взмахом дирижерской руки, но не таков был Юрка. Он понял, что и отец-командир его приметил, и решился на отчаянный шаг. Купив в антракте коробку шоколадных конфет, он подошел к генералу, чуть волоча ногу, изысканно поклонился и представился: князь Голицын из Харькова, по делам в столице, и попросил передать конфеты своему шалуну-племяннику. Голицын сильно и очень характерно заикался, что делало его игру вдвойне рискованной. И директор сказал с насмешкой, умеряемой не окончательной уверенностью:

- Я как будто слышу голос вашего племянника.

- Н-не голос, ваше превосходительство, - словно подавляя легкую досаду, сказал "приезжий". - В-вы им-меете в виду н-наше фамильное з-з-з-заикание! на последнем слове князь так запнулся, что окружающие стали оборачиваться.

- Господь с вами, ваше сиятельство! - смутился добрый старик, забывший в эту минуту, что ни один из знакомых ему многочисленных Голицыных и не думал заикаться, кроме шалуна-пажа. - Я с удовольствием п-передам! - невесть с чего он заикнулся и густо покраснел: не хватало, чтобы князь принял это за передразнивание. Но язык будто связало. - П-почту з-за честь выполнить ваше п-поручение.

Князь Голицын подозрительно глянул на несчастного генерала и строго спросил:

- Н-не шалит?

- Упаси бог! - воскликнул вконец смутившийся генерал.

Князь отвесил церемонный поклон и смешался с толпой.

На другой день директор с перевязанной бонбоньеркой явился в класс и вызвал Голицына.

- А! В-вот и мои к-конфеты прибыли! - обрадовался тот.

Это случайно вырвавшееся у Юрки восклицание не насторожило генерала. Внушительным и добрым голосом директор - его не переставало мучить раскаяние перед щепетильным провинциалом, которого он невольно - нечистый попутал! передразнивал, - сказал кадету несколько милостивых слов, призвал почитать родственников и выразил сожаление, что не свел более близкого знакомства со столь достойным человеком.

- Не т-теряйте н-надежду, в-ваше превосходительство, - дерзко ответил кадет. - Ведь я с-сам себе дядя.

Зная Юрку как отпетого шалуна, директор счел это мало удачной остротой и, ничуть не подвергнув сомнению личность своего вчерашнего знакомца, внушительно произнес:

- Не остроумничайте, Голицын. Пора бы и повзрослеть. Я хорошо аттестовал вас вашему дяде, не заставляйте меня жалеть о своих словах.

Он вышел, оставив насмешника с открытым ртом...

Но не все проделки Голицына носили столь безобидный характер, случались и похуже.

Одна из них едва не привела к весьма плачевным последствиям.

Они практиковались в неурочное время в фехтовальном зале. Все было, как обычно: Голицын дрался самозабвенно и рыцарственно, без колета и наручей, в батистовой рубашке с расстегнутым воротом. Его исколотая грудь сочилась кровью, но, не обращая внимания на раны, он одолевал одного соперника за другим: или обезоруживая их, или приставляя к горлу кончик шпаги. Потом уже никто не помнил, с чего все началось и почему Голицын вдруг расхвастался предками. "Местничество" было чуждо родовитой, но ироничной молодежи корпуса, а Голицын вообще стоял выше всех счетов. Но тут из него хлынуло безудержное бахвальство.