Сказка о девочке Петровой   ::   Дедюхова Ирина Анатольевна

А этот отморозок, жадина-говядина, так и не дал! Осторожненько в зубы прихватил мамкину душу, и знай, наверх царапается, а той — хоть бы хны! Даже обидно Мишке становилось, когда душа девочки Петровой вдруг начинала щекотать эту страхолюдину разросшимися лепестками за мохнатыми ушами! И дядя Вова в этот момент совершенно демонически верещал поросячьим пятачком от удовольствия.

— Ты не понимаешь, Мишенька! Ничего не понимаешь! — восторженно шепелявил ему дядя Вова, когда останавливался передохнуть, повиснув на трубе по-обезьяньи на одной лапе. — У тебя ведь душа просто так была дадена! Ни за что! Ты же ее даже не чувствуешь! А у меня такой восторг души нынче! У меня теперь даже сердце, наверно, теперь будет! Я весь к новой жизни возрождаюся! Я даже материться не буду! Какая нежность, бля, от нее по всему организму! А я раньше книжку читал, что у баб души не бывает вовсе! Чего только не напишут, пидарасы!

Шерсть летела с него клочьями. Мишка только отмахивался внизу от липких, дурно пахнущих клочков.

Не-е… Такое в Мишкины планы не входило. В принципе, он сам бы давно смотал отсюда удочки по-пластунски под занавесом между мирами, а этот чудак только затруднял всеми способами его продвижение. В трубу еще полез, гнида!

Честно говоря, Мишка-то предполагал, что Вовик прибалдеет немного на почве внезапной духовности, а он у него душу мамкину из когтистых ручонок стибрит, да и ходу! До дома, до хаты! А сейчас возись, блин, с перерожденцем хреновым. Жди, пока он доверху доползет. И совершенно не представлял Михаил, куда наверху-то девать сильно полинявшего дядю Вову. Какую-то он теперь чувствовал ответственность, что ли, за влипшего в историю из-за его хитрожопости демона. Без хвоста ему тут, конечно, среди гнилушек долго не протянуть, с тоской думал Миша.

А Вове в тот момент было все до лампады! Обломав последние когти, он радостно приподнял крышку люка рогами, которые тут же подозрительно хрустнули. Но дядю Вову это не становило.

— Миша, глянь! Травка! Цветочки! Красота-то какая! — восторженно простонал он, вытягивая Мишку из люка. На подтаявшей проплешине рядом желтел прошлогодний кустик чертополоха.

Миша встал, подтащил крышку обратно к отверстию, и дядя Вова из последних демонических сил загнал ее в трубу и припечатал копытцем, которое так и осталось коричневым ошметком на люке, тут же слившимся с наземной поверхностью.

Вылезли они, надо сказать, далековато от конечной остановки восьмого автобуса. Пилить им пришлось оттуда прилично. Душу дядя Вова спрятал под кургузый жакетик, оставшийся от былого камзольного великолепия нижнего мира. И Мишке иногда казалось, что у него там за пазухой сидит непоседливый котенок, который трется о его плечо и, вроде, даже мурлыкает. И этот дядя Вова, глядя перед собою круглыми, как у совенка, стремительно голубевшими глазками, чего-то довольно гулькал себе под нос ей в ответ.

— Больного везу, не видите? — нагло сказал Мишка кондукторше. Та хотела заорать, что автобус вообще-то для здоровых задуман, но, прислушавшись к доносившемуся от бомжеватого вида мужика мурлыканью, плюнула и отошла. Вроде, ухмыльнулась даже чему-то. Про себя.

А Мише и дяде Вове предстояло сейчас самое сложное. Попасть на прием к озверевшей тетеньке Петровой, которая три полнолуния назад была глупой Мишкиной мамкой.

У бывшего офиса господина Кропоткина стояли два ряда омоновцев, продажных сытых ментов, и вневедомственная охрана. Туда-сюда сновали чины городской администрации с корзинами темно-бордовых тюльпанов засвидетельствовать свое почтение убитой горем матери. Никто не сомневался, что Мишку у Петровой похитили. Никто только не понимал — кто и почему? Врагов у Петровой уже вроде бы никаких не осталось. Последнего город с почестями схоронил на прошлой неделе с вполне законным диагнозом городского патологоанатома — острая сердечная недостаточность. А тот журналюга, который поинтересовался, не живым ли еще вскрывали покойника, быстро заткнулся. Причем сам. Подавился сразу чем-то. Вроде вилкой. Или двумя.