Смерть меня подождет   ::   Федосеев Григорий

И наконец широкая равнина, вся в брызгах озер, в витиеватых прожилках рек, прикрытая щетиной сгоревшего леса. В центре лежит ледяной плешиной озеро Лилимун, окольцованное темно-зеленой хвоей. Мы еще далеко, а у противоположного берега уже потянулся вверх сигнальный дымок.

Моих товарищей первая часть пути разочаровывает. Ну что особенного: всего час назад поднялись в воздух, и вот уже посадка. Правда, не на аэродром, а на озеро, но что от этого изменилось? Нас окружают знакомые лица, звучат веселые голоса. Рядом с посадочной площадкой под охраной береговой чащи стоят палатки, лежит груз, горит костер подразделения топографа Михаила Закусина.

Мы быстро и весело разгружаемся. Но больше всех довольны собаки, Бойка и Кучум. Они носятся по косе, лают и, наконец, исчезают в тайге.

Михаил Закусин приглашает экипаж самолета в палатку.

-- В городе вас таким обедом не угостят. Даже заправскому повару не приготовить так вкусно! К тому же, учтите, у нас все в натуральном виде, объемное. А какой воздух, обстановка, -- куда там вашему ресторану! Так что не отказывайтесь!

-- Напрасно ты, Михаил, уговариваешь, мы ведь не из робких, -- отвечает командир Булыгин. -- Знаем ваши таежные прейскуранты, умышленно сегодня не завтракали.

В палатке просторно. Пахнет жареной дичью, свежей хвоей, устилающей пол, и еще чем-то острым.

-- Откуда это у вас петрушка? Зеленая -- и так рано! -- удивляется Булыгин, пробуя уху.

-- Это уж обращайтесь к Мищенко, он у нас мичуринец. Даже тропические растения выращивает в походе, -- ответил Закусин.

-- Он наговорит -- на березе груши! -- отозвался Василий Николаевич. -Ей-богу в жизни не видел тропического дерева. В прошлом году на Саяне был, лимон в потке (*Потка -- оленья вьючная сумка) сгнил, а одно зернышко проросло, жить, значит, захотело. Дай, думаю, посажу в баночку, пусть растет. Ну и провозил лето в потке на олене, а теперь лимон дома, с четверть метра поднялся. А насчет зелени -- тут я ни при чем. От прошлого года осталось немного петрушки, вот я и бросил щепотку в ушицу. Травка хотя и сухая, но запах держит куда с добром!

Через час самолет поднялся в воздух, махнул нам на прощанье крылом и скрылся с глаз.

Вот мы и на пороге новой, давно желанной, жизни! До вечера успели поставить еще одну палатку, заготовить дров и установить рацию.

День угасал. Скрылось солнце. Отблеск вечерней зари лег на лагерь, на макушки тополей и вершины гор, но мало-помалу и этот свет исчез. Появилась звезда, потом вторая, и плотная ночь окутала лагерь.

К нам в палатку пришел Закусин. Геннадий, забившись в угол, принимал радиограммы.

-- Проводники наши прибыли? -- спросил я Закусина.

-- Тут где-то на марях живут с оленями, километрах в десяти от озера. Давно ждут вас. Вчера приезжал за продуктами Улукиткан. Мы тут с ним посидели с полчаса за чаем, и он уехал, а я все думаю: как может человек в восемьдесят лет столько хранить в своей памяти. Посуди сам, он мне рассказал подробно, как пробраться отсюда до Чагарских гольцов и к вершине Шевли. "Ты недавно тут был?" -- спросил я его. "Что ты, -- говорит он, -- однако, лет пятьдесят, больше". А рассказывал, будто. на карту смотрел. Есть же такие люди!

Я ему ничего не ответил. Не могу равнодушно слышать имя Улукиткана. Не дождусь момента, когда, наконец-то, после зимней разлуки обниму старика, услышу его кроткий голос.

Мы молча пьем чай.

-- Есть неприятное сообщение от Плоткина. -- Геннадий, отрываясь от аппарата, передает мне радиограмму, принятую из штаба.

-- Только что получили молнию от Виноградова с побережья Охотского моря: "По пути на свой участок заезжал в подразделение Королева, к Алгычанскому пику. Нашел только палатку, занесенную снегом. По всему видно, люди ушли из лагеря ненадолго и заблудились или погибли. В течение двух дней искали, но безрезультатно, никаких следов нет.