Солдаты   ::   Шмелёв Иван

Ильина, которому Шмелев был особенно близок

духовно и который нашел поэтому собственный ключ к шмелевскому творчеству (и

прежде всего к книгам "Лето Господне" и "Богомолье") как к творчеству

глубоко национальному. О "Лете Господнем" он, в частности, писал:

"Великий мастер слова и образа, Шмелев создал здесь в величайшей

простоте утонченную и незабываемую ткань русского быта, в словах точных,

насыщенных и изобразительных: вот "тартанье мартовской капели"; вот в

солнечном луче "суетятся золотинки", "хряпкают топоры", покупаются "арбузы с

под-треском", видна "черная каша галок в небе". И так зарисовано все: от

разливанного постного рынка до запахов и молитв яблочного Спаса, от

"розговин" до крещенского купанья в проруби. Все узрено и показано

насыщенным видением, сердечным трепетом; все взято любовно, нежным, упоенным

и упоительным проникновением; здесь все лучится от сдержанных, непроливаемых

слез умиленной и благодарной памяти. Россия и православный строй ее души

показаны здесь силою ясновидящей любви" [Ильин И. А. Творчество И. С.

Шмелева.-- В его кн.: О тьме и просветлении. Мюнхен, 1959, с. 176].

"Богомолье", "Лето Господне" и "Родное", а также примыкающие к ним

рассказы "Небывалый обед", "Мартын и Кинга" объединены не только духовной

биографией ребенка, маленького Вани. Через материальный, вещный, густо

насыщенный великолепными бытовыми и психологическими подробностями мир нам

открывается нечто иное, более масштабное. Кажется, вся Россия, Русь

предстает здесь "в преданьях старины глубокой", в своей темпераментной

широте, истовом спокойствии, в волшебном сочетании наивной серьезности,

строгого добродушия и лукавого юмора. Это воистину "потерянный рай"

Шмелева-эмигранта, и не потому ли так велика сила ностальгической,

пронзительной любви к родной земле, так ярко художественное видение

красочных, сменяющих друг друга картин. Книги эти служат глубинному познанию

России, ее корневой системы, пробуждению любви к нашим праотцам.

"Богомолье! -- отмечал И. А. Ильин.-- Вот чудесное слово для

обозначения русского духа… Как же не ходить нам по нашим открытым, легким,

разметавшимся пространствам, когда они сами, с детства, так вот и зовут нас

– - оставить привычное и уйти в необычное, сменить ветхое на обновленное,

оторваться от каменеющего быта и попытаться прорваться к иному, к светлому и

чистому бытию (…) и, вернувшись в свое жилище, обновить, освятить и его

этим новым видением?.. Нам нельзя не странствовать по России; не потому, что

мы "кочевники" и что оседлость нам "не дается"; а потому, что сама Россия

требует, чтобы мы обозрели ее и ее чудеса и красоты и через это постигли ее

единство, ее единый лик, ее органическую цельность…" [Ильин И. А. О тьме и

просветлении, с. 181].

В этих "вершинных" книгах Шмелева все погружено в быт, но

художественная идея, из него вырастающая, летит над бытом, приближаясь уже к

формам фольклора, сказания. Так, скорбная и трогательная кончина отца в

"Лете Господнем" предваряется рядом грозных предзнаменований: вещими словами

Палагеи Ивановны, которая и себе предсказала смерть; многозначительными

снами, привидевшимися Горкину и отцу; редкостным цветением "змеиного цвета",

предвещающего беду; "темным огнем в глазу" бешеной лошади Стальной,

"кыргыза", сбросившего на полном скаку отца. В совокупности все подробности,

детали, мелочи объединяются внутренним художественным миросозерцанием

Шмелева, достигая размаха мифа, яви-сказки.

И язык, язык… Без преувеличения, не было подобного языка до Шмелева в

русской литературе. В автобиографических книгах писатель расстилает огромные

ковры, расшитые грубыми узорами сильно и смело расставленных слов, словец,

словечек, словно вновь заговорил старый шмелевский двор на Большой

Калужской. Казалось бы, живая, теплая речь.