Солнце - это еще не все   ::   Кьюсак Димфна

Она умоляюще подняла на Элис раскосые голубые глаза, и Элис проворковала:

– Иди, иди к мамочке!

Ли-Ли прыгнула, миг повисела на комбинезоне Элис и перебралась к ней на плечо, мяукая благодарно и требовательно все на той же пронзительной сиамской ноте. Обе они любили эти утренние минуты, когда досады и раздражения минувшего дня успевали за ночь утихнуть, а новые еще не пришли им на смену.

Сад был охвачен буйной вакханалией цветенья, но без очков Элис не различала отдельные цветы, а надевать очки ей не хотелось, потому что они лишали мир колдовского очарования. Она ощущала тайное, почти чувственное наслаждение, когда стояла вот так и видела перед собой белые, розовые, лиловые и зеленые облака – цветущие сливы, вишни, азалии и глицинии на фоне темной глянцевой зелени камфарных лавров.

О, она видела достаточно хорошо для того, чтобы срезать самые красивые розы, самые пышные гвоздики и левкои, для того, чтобы отыскивать последние ирисы и первые азалии… Прикасаясь к стеблям, листьям и лепесткам, вдыхая их нежные несхожие ароматы, она испытывала особое, глубокое удовлетворение. Лучше всего она чувствовала себя именно в саду, и ей было приятно, когда про нее говорили, что она «садовница милостью божьей». Лиз смеялась, не видя за этим ничего, кроме красивой штампованной фразы. Но ведь что такое штампованные фразы, как не истины, которые сами мы не умеем облечь в слова?

Но надо торопиться, пока не пришел Старый Мак. Лиз права: когда кто-нибудь из них срезает цветы, Старый Мак ведет себя так, будто это его режут по живому телу.

Элис надела свои двойные очки, оглядела корзину, и в ней волной поднялась радость: теперь, когда она видела каждую росинку и каждый лепесток, это богатство подробностей доставило ей новое удовольствие. И цветы – все до единого – были без малейшего изъяна. Ведь она срезала их для дня рождения Розмари. Только бы Лиз и Лайша опять не были с ней грубы! Они стали такими нетерпимыми ко всем, кто не разделяет их взглядов.

На фабрике по ту сторону железной дороги заревел гудок. Четверть восьмого!

Элис торопливо вернулась на кухню, поставила цветы в ведро под раковиной и накрыла их намоченной салфеткой. Потом нарезала шесть апельсинов, положила их в соковыжималку и проглотила набежавшую слюну, когда брызнул сок.

Голоса молодых Манделей, прощавшихся с Мартином и Лиз, вдруг вызвали у нее чувство, слишком смутное, чтобы его можно было назвать воспоминанием, но тем не менее оно сдавило ее сердце, как соковыжималка – апельсины.

Ее взгляд упал на календарь, и, вздрогнув, она вспомнила, что десятое – день рождения Реджа… Реджа, ее жениха, которого у нее отняла война…

Она прогнала это воспоминание. Что толку вспоминать?

Когда Мартин и Лиз влетели в кухню, Элис ставила стаканы с соком на стол. Это была самая счастливая минута ее дня. Ей нравилось смотреть, как Мартин, обычно такой торжественно серьезный, оживляется после тенниса, пьет с Лиз сок, улыбается ее шуткам и весело спорит, когда она слишком уж преувеличивает, рассказывая об их утренней игре. Ей нравилось смотреть на раскрасневшиеся щеки Лиз, на смеющиеся щелочки ее сияющих карих глаз. Только в эти минуты она еще могла тешить себя иллюзией, будто дочь ее брата – и ее дочь.

Она поторопила их пойти переодеться – не то они опоздают! – и принялась за дело.

Элис часто жаловалась, но на самом деле (хотя она никому не призналась бы в этом) ей нравилась утренняя спешка, нравилось ощущение, что она работает наперегонки со временем. Именно тогда она чувствовала себя ближе всего к ним, знала, что она им нужна.