Спокойствие не восстановлено   ::   Куликов Геомар Георгиевич

— «Помещики, — начал рябой мужик, — сохраняя право собственности на все, принадлежащие им земли, предоставляют крестьянам, за установленные повинности…»

— Стой! — оборвал его сосед. — Энту песню мы знаем. Слыхивали много раз. Оскомину набили. И другого не ждать?

Верили в этот миг мужики, видать, бывалому коробейнику. Затаив дыхание, ожидали его ответа, глядели на него, словно на пророка или провидца.

— Нет, мужики, я уже сказал: ничего иного от царя не дождетесь.

— Но землица-то наша! — чуть не со слезами, сжав кулаки, воскликнул сосед рябого. — Она нашего крестьянского поту более, нежели небесного дождичка, впитала! Делать-то что, научи!

— Коли тебе твое добро по-хорошему не отдают, как следует поступить?

— Отнять! — за соседа жестко выговорил рябой мужик. — Так, что ли!

— Я лично, — Николай Иванович обвел взглядом притихших мужиков, — другого пути не вижу.

Он достал прокламацию из «Колокола» и негромко, но внятно прочитал:

— «Что нужно народу?» «Очень просто, народу нужна земля да воля».

— Верно! От истинная правда!

— «…Без земли народу жить нельзя, — продолжал читать Николай Иванович, — да без земли нельзя его и оставить, потому что она его собственная, кровная. Земля никому другому не принадлежит, как народу. Кто занял землю, которую зовут Россией? Кто ее возделал, кто ее спокон веков отвоевывал да отстаивал против всяких врагов? Народ, никто другой, как народ…»

Николай Иванович негромко и внятно произносил пламенные огаревские строки. И Гошка видел, всем существом своим чувствовал, как доходят до самых сердец затаивших дыхание мужиков, как близки и дороги им мысли, высказанные в прокламации, ибо они были их собственными наболевшими мыслями, только четко и убедительно высказанными. Николай Иванович читал не все подряд, выборочно, самое основное и понятное, и оттого внимание его аудитории все время было напряжено до предела.

— Что же делать? — повторил вопрос и вновь обратился к прокламации: — «Шуметь без толку и лезть под пулю вразбивку нечего, а надо молча сбираться с силами, искать людей преданных, которые помогли бы советом и руководством, и словом и делом, и казной и жизней, чтобы можно было умно, твердо, спокойно, дружно и сильно отстоять, против царя и вельмож, землю мирскую, волю народную да правду человеческую…»

Николай Иванович окончил чтение. Отодвинул прокламацию.

Закипел разговор крутой и опасный.

Кончилось тем, что рябой, самый злой и норовистый мужик, сказал:

— Шабаш, ребята! Поговорили и довольно. Пора честь знать. Теперь самим надо кумекать, обмозговывать бумагу. А вам, — обратился к Николаю Ивановичу и Гошке, — похоже, не хуже того солдата, уходить пора.

— Да, пожалуй, что и так… — с пониманием и благодарно усмехнулся Николай Иванович.

— Бумагу не могли бы продать?

— Продать — нет. А так, изволь, — Николай Иванович отдал рябому прокламацию.

— Спасибо, отчаянный человек. Иди. А мы на тот случай, если бы кто объявился, двери покараулим…

Уже в ночи, шагая по трудно различимой дороге, Гошка не удержался от восторга.

— А вы и впрямь бесстрашный человек, Николай Иванович. Я на первых порах перетрусил очень. Когда про царя говорили ну, думаю, пропали: либо сами мужики поколотят, либо, того хуже, выдадут полиции…

— Риск, конечно, в таких случаях всегда есть. Увы, темен пока еще русский мужик. Но я глубоко убежден: правду надо говорить людям всегда, при любых обстоятельствах. Только правду, Егор.

Во всей своей последующей тяжелой, полной превратностей — жизни профессионального революционера Георгий Яковлев стремился следовать этому завету.

И его всегда в том поддерживала верный друг и товарищ — Соня.