Старики   ::   Фолкнер Уильям

И, не свернув, не ударившись в бегство, двинулся с крылатой без натуги быстротой, присущей оленям, и прошел в десяти каких-нибудь шагах, высоко неся голову и глядя не гордым, не надменным, а просто большим, диким, небоязливым оком. И Сэм, стоя рядом с мальчиком (а рог Уолтера все трубил на крови), поднял, вытянул правую руку, ладонью к оленю, и сказал на языке, понятном Айку с тех стариковских кузничных бесед:

- Здравствуй, родоначальник. Праотец.

Когда они вышли к Уолтеру, он стоял спиной к ним и глядел себе под ноги в каком-то почти столбняке.

- Ну-ка, Сэм, - не оборачиваясь, позвал он негромко. Они подошли. У ног Уолтера лежал бычок, с весны только впервые отрастивший рожки-спицы. Неохота и брать было такого малыша, - сказал Уолтер, не меняя позы. - Но взгляни на его след. Большой, чуть не с коровий. И других никаких следов нет, а то б я готов присягнуть, что здесь прошел оленище, которого я даже не заметил.

III

Уже смерклось, когда они выехали из лесу на дорогу, где ждал шарабан. Холодало, дождь кончился, ветер разгонял тучи. Де Спейн с Маккаслином и генералом Компсоном сидели у костра.

- Ну как, везете? - встретил их майор.

- Везем болотного зайца с рожками, - сказал Уолтер, спуская тушку с мула.

Маккаслин взглянул, спросил:

- А того большого так никто и не видал?

- По-моему, Буну примерещилось, - сказал Уолтер. - Наткнулся, должно быть, на чью-то корову в кустах.

Бун заругался, стал крыть все на свете, начав с Уолтера и Сэма - не послушались, не набросили собак - и кончив самим оленем.

- Не беда, - сказал майор де Спейн. - Следующей осенью добудем. А теперь пора нам трогаться.

В двух милях от города Уолтер сошел у своего двора, и было уже за полночь; завезли еще генерала Компсона домой и поехали к де Спейну доночевывать, чтоб уж утром покрыть оставшиеся до маккаслинской плантации семнадцать миль. Было холодно, небо очистилось, к утру ожидался мороз, да и сейчас уже земля застыла под копытами, колесами, под их шагами, когда шли двором в дом - теплый, темный. Поднялись ощупью по лестнице, де Спейн нашарил свечку, зажег; потом чужая комната, широкая, недристая кровать, до озноба холодные простыни, но вот нагрелись - и Айк вдруг стал рассказывать Маккаслину, что было на лазу, и тот молча выслушал его.

- Но ты ж не веришь, - сказал Айк. - Я знаю, не веришь...

- Отчего же, - возразил Маккаслин. - Если вспомнить про все бывшее, жившее здесь. Про всю горячую, сильную кровь, что знала жизнь и радость, прежде чем впитаться в эту землю. И горе знала, конечно, и муки, но они окупаются, даже с избытком, и ведь, в конце концов, ты не обязан длить то, что считаешь мукой; ты всегда волен положить ему конец. И ведь даже мучиться и горевать лучше, чем вовсе не быть; одно только бесчестье горше смерти. Однако вечно жить нельзя, и жизнь всегда кончается гораздо раньше, чем исчерпаешь ее возможности. И вот все это жившее должно же где-то быть, не для того ж оно придумано и создано, чтобы на свалку. Притом земля неглубока: копай - и докопаешься до камня. И ей не запасать останки хочется, а вновь пускать их в ход и рост. Взгляни на желуди, на семена; последняя падаль и та не желает лежать погребенной: пучится в распаде, пока не вырвется опять на свет и воздух - в извечной жажде солнца. А там, - на момент рука Маккаслина очертилась на фоне окна, указала на вымыто, льдисто блестевшие звезды (глаза уже привыкли к темноте), - там они ненадобны. Да и потянет ли туда скитаться, когда мало были на земле, когда и здесь просторно и . столько еще мест сохранилось нетронутых, где их земная кровь жила и тешилась, покуда была кровью?

- А нам они все нужны, - проговорил Айк. - Чтоб с нами... Здесь хватит места им и нам.

- Верно, - одобрил Маккаслин. - Пускай бесплотны, не отбрасывают тени...

- Да я ж видел его! - крикнул мальчик.