Стена Плача (повести и рассказы)   ::   Гругман Рафаил

 – Я на траке всю Америку исколесил. А вообще-то, я десять лет как оттуда вернулся.

– Вернулись?! Вы были постоянным жителем США и вернулись?!

– Не прижился.

– Как такое может произойти? Вы были нелегалом? – я не мог поверить, что в девяносто четвёртом году можно добровольно бросить вожделенную Америку и вернуться в полунищую страну, только-только, и не известно надолго ли, открывшую свои границы.

– Никак нет. Имел статус. Грин-карту получил.

– Понять сложно… – продолжать разговор не хотелось, пожизненных неудачников насмотрелся немало.

Водитель не замолкал: «Я сидел полгода в тюрьме, – признался он, – а когда вышел, устроиться на работу не мог. Пятно в биографии лет на десять».

С опаской я покосился на таксиста. Я приехал в Нью-Йорк в девяносто шестом. К этому времени Джулиани успел навести порядок, и город установил рекорд снижения преступности: за год выбросил на улицы до тысячи трупов. Естественно, на квадратный километр плотность огня оказалась разной. Гарлем – не Брайтон, а Бронкс – не Манхеттен. Но раньше, как писали газеты, на Брайтоне властвовал Иваньков, и криминальные разборки были не редкостью среди жителей Южного Бруклина.

– За что же вас? – осторожно спросил я «бывшего авторитета».

– За дочь. Она встречалась с восемнадцатилетним юнцом, а я был против. Как ни объяснял, что этот наркоман ей не пара, – не действовало. Вот и избил её ремнем. Не по голому телу, конечно. Через одежду. А дружок её, рад стараться, вызвал полицию. Приехали, сфотографировали следы побоев, и на полгода упекли меня за решётку.

– Разве нельзя было выйти из тюрьмы под залог? Хотя бы до суда. Нанять адвоката.

– А где его взять? На всё нужны деньги. Отсидел полгода за дочь, а потом – никуда. В любой анкете при устройстве на работу есть вопрос: находились ли вы в тюрьме? Как его избежать? Лгать нельзя – у них всё на компьютере. Помыкался-помыкался и говорю жене: «Хватит! Пора возвращаться».

– А дочь?

– С нами, конечно. Куда ей, малолетке, деться? Дурочке восемнадцатилетней. А брат с семьей – все остались там, в штате Мичиган.

Мы подъехали к дому сестры. Счётчик остановился на восьми гривнах. – Полтора доллара, – механически перевёл я по курсу и вытащил портмоне.

– Возьмите, – водитель протянул визитку, – будете куда ехать, или в аэропорт отвезти – звоните. Я мигом. Да и так, видите, улицы пока у нас тёмные. Тротуары разбитые. Только центр хорошо освещён и приведен в порядок.

Получил деньги, поблагодарил.

– Осветить фарами подъезд?

– Спасибо, здесь достаточно освещено.

– Бизнесы своё дело делают! – в его голосе появились нотки гордости. – Как вы Одессу находите? Правда, теперь её не узнать? Столько новых памятников! Вчера, на день рождения города ещё четыре добавилось. Мицкевичу, Маразли, апельсину, и, дай Бог памяти,… грекам… «Фелики Этерия».

Памятник апельсину я увидел в ночь перед его открытием. Вместе с Серёжей Мартыновым, пресс-атташе «Черноморца», я совершал прогулку по заповедной Одессе. На пересечении Пушкинской и Ланжероновской возле вновь сооружаемого памятника – небольшая толпа. Подошли поближе. Брезент, под которым на постаменте пряталось нечто загадочное, снят, и странная композиция – три миниатюрные лошади, а в упряжке нечто огромное, издали похожее на земной шар, предстало перед нами.

– Памятник апельсину. Готовятся к открытию, – прокомментировал Серёжа суету рабочих и с видом знатока добавил: «В повозке – апельсин с вынутой долькой. На её месте должна быть фигура императора Павла I».

В темноте разглядеть императора сложно, но чтобы ни у кого не возникало сомнений, кому установлен памятник, у подножия две разъяснительные плиты. Читаем на первой: «Наш город был в 1800 году на краю гибели.