Степок и Степанида   ::   Можаев Борис Андреевич

 – А милицию вызывали?

– Приходил Кулек… Это прозвище нашего милиционера, – обернулся ко мне Федот. – Ну что он? «Протокол на вас каждый раз составлять – бумаги не хватит», – говорит. Но штрафу взял пять рублей и квиток выдал. Потому как ночной скандал. Нарушение правил тишины. Теперь они днем дерутся.

– Что ж он не уйдет от них? Эдак уж тоже не житье.

– Куда уйти? Кому он нужен? Милиция и та от него отступилась.

– Ну да, безвыходное положение. Тунеяд, одним словом.

– А кто этот Ваня Ромозанов? Родственником Звонарю доводится, что ли? – спросил я.

– Ромозанов-то? Первым председателем был. Всю власть на себе держал в восемнадцатом годе. Матрос – на боку маузер и лента пулеметная поперек живота. Он на острове мужика кутуковского убил.

– За что?

– За луга. На том острове у нас с кутуковскими прямо сражения происходили.

– Но ведь Лещинное от вас километров за семь, не меньше, – сказал я.

– Ну так что? Поначалу мы тот остров захватили. Ваня Ромозанов сказал: «Теперь вся власть наша! Мы хозяева, сами и отмерим. Луга от Волчьего яра до самых лещинских осокорей – все теперь наши. И кто сунется на них – того за зебры и с Волчьего яра прямо в омут».

– И наши то же самое говорили, – сказала женщина. – Все на Лещинное зарились. – И, поглядев на меня, пояснила: – Там поместье Лещинина стояло. Дворы все каменные. А в доме зеркальные двери были… Разбили их на малые осколки и по избам растащили для поглядки.

– А на острове луга были, – ревниво перебил ее Федот. – Сено мелкое, как шерсть. Вот и бросились туда, на остров. Мы с одной стороны, а кутуковские – с другой. И пошла резня…

Неожиданно раздался низкий глухой рев сирены. Беленький приземистый катер выглянул из-за кривуна и, вытягивая по реке длинные косые волны, пошел к пристани. Мы спустились вниз.

Степок не выходил из каюты до самого подхода катера. Потом суетливо захлопотал возле Федота:

– Давай мне конец-то. Уж я прихвачу намертво. А ты сходни надежнее клади. Видишь, пассажиры с грузом.

Меня Степок теперь не замечал, все спиной ко мне поворачивался.

Первой с катера сошла сутулая морщинистая женщина в фуфайке и кирзовых сапогах. В руках она с трудом несла две корзины с помидорами.

– Стеша, Стеша, ну-к я помогу! – подлетел к ней Степок.

– Что ты как из Сибири бежамши? – устало и строго сказала Степанида. – Хоть бы людей постыдился, босяк!

– Да вроде бы солнушко проглянуло с обеда, – виновато ухмылялся Степок и вьюном вертелся вокруг хозяйки. – Давай, давай!

Одну корзину, кряхтя, взвалил на спину, вторую взял в руки.

– Что ж не продала помидоры-то? Ай не берут?

– Болгарских навезли… Не помидоры, а горох. Эдакие вот. – Степанида показала нам кончик пальца. – Но за полцены возьмут и такие. На язык нечего положить, но берут по дешевке. Подождем, говорят, пока и ты не пустишь свои по семьдесят копеек. Как болгарские. Уж нет! Меня политикой не возьмешь. Лучше с голоду сдохну, а не поддамся, чтоб за полцены. Ступай, Степа, ступай.

Федот тем временем помог сгрузиться семье – и мать, и дочь, и отец обвешаны были связками сушек и баранок с ног до головы. Мы сели с кутуковской женщиной, и катер отчалил.

– Стой, стой! – закричали с пристани и замахали руками. – Ромозанова-то куда повезли? – указывали на верхнюю палубу.

Там на белой скамеечке одиноко сидел старик в такой же выгоревшей, как на Федоте, фуфайке, в голубом древнем картузе с лакированным козырьком и приветливо кивал головой.

Капитан катера выругался, сбавил газ и стал разворачиваться.

Высаживали Ромозанова прямо на глинистый берег. Сходней на катере не оказалось, но зато нашлась длинная широкая доска. Я сводил его по доске… Большие, черные от застарелой грязи, разбитые работой пальцы его мелко дрожали.