Сто дней до приказа   ::   Поляков Юрий

Все-таки праздник сегодня!

Чернецкий замолчал, хмыкнул и снова стал катать хлебные дробинки.

-- Ты будешь говорить? -- спохватившись, спросил меня Титаренко, за долгим монологом он совершенно забыл о своих председательских обязанностях.

Говорить... В розовощеком детстве я очень любил смотреть телевизор, особенно взрослые фильмы, где постоянно кто-то с кем-то спорил. Конечно, мне были непонятны причины их разногласий, меня волновало другое: кто прав? Я спрашивал об этом отца, он, не задумываясь, указывал пальцем на мечущийся по экрану серо-голубой силуэт и объяснял: вон тот! Тогда у меня возникал другой вопрос: если "вон тот" прав, то почему же этого никак не хотят понять другие люди из телевизора? Почему? С возрастом я понял: мало знать истину, нужно еще иметь луженое горло, никогда не лопающееся терпение и крепкую, как нейлоновая удавка, нервную систему...

-- Ребята,-- с соглашательской гнусавинкой заговорил я, обводя взглядом "стариков",-- пусть каждый из нас останется при своем мнении... Пусть! Но ведь нужно быть человеком независимо от того, сколько ты прослужил. Знаете, у меня все время не идет из головы рассказ замполита о тех "дембелях" из Афгана...

-- Ты еще Олега Кошевого вспомни! -- осклабился Зуб.

-- Заткнись, кретин,-- взорвался я, понимая, что все порчу, но остановиться не мог.-- Тебе, как человеку, про Елина рассказали, а ты что сделал, подонок?!

-- А что Елин сделал?--передразнил ефрейтор.-- Бегал жаловаться замполиту!

-- Кто тебе сказал?

-- Видели...

-- За стукачество наказывать надо! -- сокрушенно покачал головой Шарипов.

-- В самом деле, Леха, такие вещи прощать нельзя! -- поддержал Чернецкий, отрываясь от хлебных шариков.-- Чтоб другим неповадно было!

-- Пусть только из наряда вернется! -- Зуб стукнул ребром ладони о табурет.

И я понял, что теперь нужно спасать не абстрактную идею казарменного братства, а конкретного рядового Елина с редким именем Серафим.

-- Он не жаловался. Это точно! -- твердо сказал я.

-- Откуда же комбат все знает? -- ехидно поинтересовался Зуб.

-- А ты думаешь, у комбата мозгов нет, и он не догадывается, кто больше всех к молодым лезет?

-- А почему же Уваров раньше молчал?

-- А ему так спокойнее: ты молодых держишь, он -- тебя, и полный порядок. Только вот накладочка вышла: замполит засек, как Елин выдранные пуговицы пришивал... Понял?

-- Понял! Ты сам комбату и настучал!

-- Что-о?!

-- Малик видел, как ты в штаб бегал! -- торжественно сообщил Зуб.

Повисла тяжелая, предгрозовая тишина. Хорошо телевизионным героям, они в конце концов доказывают свою правоту, в крайнем случае дело заканчивается оптимистической неопределенностью! А что делать мне? Оправдываться, суетливо пересказывать разговор Уварова и Осокина, а потом снова уверять, что Елин не ябедничал... Можно... Но мной овладела какая-то парализующая ненависть ко всему происходящему, какое-то черное равнодушие...

-- Леха, почему ты молчишь? -- тревожно спросил Чернецкий.-- Зачем ты ходил в штаб?

-- Стучать,-- коротко и легко ответил я.

-- Ты соображаешь, что несешь? -- медлительно опешил Титаренко.

-- Могу повторить: сту-чать...

-- Купряшин, не выделывайся, не ври! Скажи, что ты врешь -- почти просил меня Валера Чернецкий.-- Он сейчас скажет!..

Я молчал. Ребята сидели потупившись. Цыпленок смотрел на меня с ужасом. За обоями скреблись мыши. Титаренко встал:

-- Какие будут предложения?

-- Гнать его из "стариков"!--сладострастно крикнул Зуб.

-- Будем голосовать? -- неуверенно спросил сержант.

И мне стало смешно. Как же в нас въелся дух всяческих заседаний, если даже сейчас не нашлось никаких других слов! Может быть, они еще постановление станут читать?

-- Единогласно...-- обведя взглядом поднятые руки продолжал Титаренко.--Принято решение: считать Купряшина... Ну, в общем, с завтрашнего дня до "дембеля", Леш... Купряшин -- салага.