Стрела Голявкина   ::   Бубнова Людмила

- Восьмая и сто тридцать четвертая были объединены одним двором. В Питере я, наверно, самый старый человек, который тебя знает. Ты был крепкий мальчишка, которому все завидовали. Ты же был боксер.

- В школе я не был боксером...

- Все равно: ты был драчун. Очень суровый на вид, мало смеялся. Я никогда бы не подумал, что из такого комодообразного мальчика, коренастого, крепкого, получится утонченный, недетский и в то же время детский юморист. Твои книжки не только для детей, но больше для взрослых. Кто-то его просветил о достоинствах голявкинской прозы. - И ты был моим дворовым кумиром. Хотя ты меня, может, и не знал, я был младше. Потом я приехал в Петербург: Витя Голявкин тут бог! Все тебя знают, со всеми ты сидишь в писательском ресторанчике... Ты яркий представитель литературы, и вообще человек яркий, и художник яркий, картины у тебя яркие...

- Перепуталось, - говорит Голявкин. - О живописи сложно говорить. О себе расскажи.

- Что я о себе буду рассказывать? Ты обо мне говори. Живу я один. Всю семью раскидал. Ни в чем не нуждаюсь. Вчера сам себе обед готовил. Прекрасно живу!

- Что же теперь?

- Поеду в Америку месяца на четыре: у меня там дочка, жена. Вот так жизнь идет...

- Ты великолепно выглядишь! Молодец! Здорово живешь! - восхищается Голявкин. Как раз то, что от него требовалось услыхать, - дипломатия сработала верно.

- Держись! Пиши! - ободряюще говорит Штемлер. Отметился. Поставил мнимую галочку встреч.

Семь с половиной минут кончились.

Еще раз едва "пометил взглядом", переключил внимание и смотрит уже туда, куда понесется дальше галопом, - в Москву, в Америку, в литературу...

Оба расстались довольные.

Но Голявкин стоит на месте все же с озадаченным видом. Он так и не понял: началась уже четвертая мировая война (третья была холодная) или только готовится?

Кого бы еще случайно встретить, как следует расспросить, обсудить, поговорить?..

Так я представляю случайную встречу со Штемлером. Я люблю его уже за то, что с ним не засидишься, и за то, что у него всегда такой вид, будто он знает о чем-то никому не ведомом, о чем никогда не скажет. Я люблю его и потому, что стиль его жизни совсем не такой, как у меня. Он целенаправленно освобождал себя от родственной и социальной зависимости и наконец отвоевал полную волю: куда хочу - туда лечу, что захочу - то получу... А мне из комплекса семейной зависимости не выползти даже на время - не хватит жесткости...

7

Голявкина все еще нет нет дома - вот плохо.

Шутливо интересуется сын:

- А где этот... тот... который всегда?

- Вовсе не всегда.

- Ну теперь вроде должен быть всегда?

- С утра унес свое белье и до сих пор стирает. Не знаю где... Он нужен тебе? Ты его ждешь?

- Жду.

- Жди сильнее - придет скорее.

- Может, он с КЕМ-то полоскает свое белье?

- Вот и я думаю и с КЕМ - гадаю.

Уж не встретил ли он Виктора Курочкина? Тогда беда, скоро не жди. Их запросто может занести к одной из тех представительных дам, с которыми Курочкин постоянно водит дружбу. Он читает им наизусть стихи, всего "Евгения Онегина", но дамы, кажется, все равно потешаются над его якобы недостаточной интеллигентностью. Курочкин вышел из глухой российской деревни и всему учился сам. Он участвовал в форсировании Днепра, Одера, освобождал Украину, Польшу в качестве командира самоходной установки. Отсюда и повести "На войне как на войне" и "Железный дождь" - одни из лучших художественных произведений о Великой Отечественной. В его книгах бьет чистый языковый родник. Все у него пережито, наблюдено, юмор и ирония незлобивые, а герои симпатичные и трогательные.

Но бог весть, удастся ли ему перешибить изощренное умствование своих дам безграничной искренностью?..

8

Для писателя бойкое место в городе - издательство "Советский писатель". Может, он зашел туда? Спрошу у Кузьмичева.