Сумерки   ::   Каноненко Максим

Он стоял в шатком тамбуре, растворяясь в таком родном любому из нас с детства стуке жедезнодорожных колес, приникнув лицом к мутному окну, он смотрел на пролетающие елки, он курил, он помнил. Он помнил о своем одиночестве, он помнил о той, что была с ним еще так недавно, мама, почему, почему я стою вот здесь, курю, смотрю на елки, дышу, пью, живу, а она лежит там, в холодной глубине Хованского кладбища, лежит даже не целиком, почему, кто, зачем, мама? Что я сделал не так? Она, наверно, любила меня, да, я идиот, я никогда никого не любил, но она все равно была так нужна мне, я привык к ней. Я так привык к ней. Когда я исчезал на неделю (что я делал в эти недели?), я совсем не звонил ей она тоже не звонила мне, она не занималась ерундой, но когда через неделю я приползал в свою грязную конуру, не соображая уже ничего, она появлялась тут как тут, она чувствовала это, она знала, когда я приползу, она поила меня горячим молоком с медом, она прикладывала палец к моим губам, когда я хотел сказать какую-нибудь глупость. Она шла со мной в престранные мои гости только тогда, когда я звал ее, но никогда, мама, никогда она не отказывала мне ни в чем, даже если выходить надо было немедленно, а ты знаешь, мама, как это трудно для женщины выйти немедленно. Мама, я склонен думать, что ни друзья ее, ни родители не знали обо мне ничего. Они даже не знали о моем существовании, ее друзья, о, у нее было много друзей, она была красива и умна, мама, почему я здесь, а она там? Почему я сейчас еду один? Почему не с ней? Это неправильно, мама, я так волнуюсь... Как тогда было, мама, мы шли в шумные и бестолковые гости, пили, орали, пели, курили траву, дрались, а потом она уводила меня, не сказав ни слова в упрек, тихо, мама, она верила мне. А потом она отдавалась мне, отдавалась везде, где есть место для двух тел: в подъезде, на лавке, в ванной, в кабине старого вагона метро на Киевской линии, везде, мама, везде, где я хотел. А она хотела, по всей видимости, всегда. Она привозила меня домой, она готовила мне завтрак, да, я сволочь, я идиот, я не ценил этого тогда. Я никогда не знал ее адрес. Когда я снова исчез на неделю, а потом приполз, она вдруг не пришла. Я ждал, я никогда раньше не ждал, она приходила сама, вы ведь знаете, ни к чему ждать, когда она приходит сама. Она не пришла. Я перевернул всю свою конуру, я перерыл в доме все - и нашел ее телефон. Позвонил. Зачем я ей позвонил? Неужели, не пережил бы своей болезни без нее, неужели, не выжил бы? Но я позвонил. Мне сказали, что ее нет, что ее нет навсегда, а кто я вообще такой, так, знакомый, а как меня зовут, да не имеет значения, если она вдруг появится, пусть позвонит по такому-то номеру, нет, мы думаем, что она вряд ли сможет позвонить. Зачем я делал все это? Зачем я оставил им свой телефон, зачем, мама? Она все равно не позвонила. Зато на следующий день явился ко мне человек, рожа пропитая, руки трясутся, глаза недобрые. И надо бы мне не впускать его в дом, надо бы притвориться спящим и пьяным, или еще чего, но я впустил. Он уселся прямо на кухне, извините, у меня не прибрано, еще бы, у меня никогда в жизни не было прибрано, и не снимая пальто спросил, кто я такой и чем занимаюсь. Ты же знаешь, мама, это как раз и есть те вопросы, на которые я не знаю ответов, но он, этот ханыга с недобрыми глазами, задал именно их. И я не ответил. Я так ему и сказал: я не знаю, кто я такой и чем занимаюсь. Знаю только, что в сумерках я - отважный разведчик, супершпион и безжалостный неуловимый убийца нехороший. Он как это услышал - зажег свои глаза хищным, тигриным таким, мама, огнем, привстал, да как закричит на всю кухню: А ПРОЙДЕМТЕ-КА, ГРАЖДАНИН, СО МНОЙ! Схватил меня за руку и давай тащить.