Суть ?строва   ::   О`Санчес

Человеку временно принадлежал весь чердак, весь дом, предназначенный к сносу теми, кто заплатил за него прежним хозяевам. Уже отключены были все коммуникации, отозваны с площадки сторожа, ибо все ценное и полезное давно демонтировали, украли или разломали. А дом все еще стоял, печально таращась из-за забора двумя рядами черных оконных проемов на улицу, тоже дряхлую, всю в старых-престарых асфальтовых морщинах, но – живую… Почему так быстро все проходит? За что? Кажется – вот только что глупая девчонка-новоселка сажала во дворе глупую осину… У девчонки уже и внуки, дом и внуков ее знал, а осина до сих пор… Нет, вон она спиленная валяется: поделом тебе, гнилуха, только сырость от тебя в стенах разводилась. А чуть подальше, в соседнем квартале, стоит пожарная каланча, древняя, заброшенная, тусклого кирпичного окраса. И там тоже нет ничего внутри – ни людей, ни воды, ни света, но она построена раньше чем дом и будет жить без забот еще сколько-то, потому что у нее, у памятника, видите ли, архитектурного, хозяин – Город, проблема просроченности арендной платы не стоит… Дом словно бы ерзал непрочными стенами по фундаменту и вздыхал на ветру, южной частью своих окон поглядывая на густые весенние облака, ползущие над серым заливом, а северной тревожно косясь на подъездные пути: «Авось, не сегодня…»

Так случилось, что ни подростковые банды, ни окрестные бродяги не польстились на пустующие помещения: то холодно было, то сторожа мешали… Да еще ходили слухи, что когда-то кого-то задавило обвалившимся потолком… А человек не испугался и жил себе просторно и одиноко на чердаке, более-менее закрытом от снега, дождя и ветра, и значит и в некоторой степени от холода, тем более, что уже ноябрь на носу, а там и декабрь – лето красное.

Человек мочился в отверстие вполне упругой струей и подумывал даже пуститься «вприсядку» – третий день ведь не срамши, но, с другой стороны: откуда стулу взяться, если он не ест ничего, только пьет разнокалорийные жидкости. Обязательно надо будет поесть, запомнил он про себя. И выпить, само собой, но тут уж напоминания излишни: замешкаешься – абстинец-бараний-рог так напомнит, что мало не покажется, не то что срать – жить не захочешь.

На обратном пути человек остановился у корыта, подставленного под крохотную, в палец размером, прореху в крыше и на четверть наполненного весенними дождями, зачерпнул сдвоенными в единый ковшик ладонями, умылся без мыла, со всей похмельной тщательностью, сначала руки, потом дряблое мягкое лицо. Кончилось мыло (случайный обмылок недавно под ноги попался) – да и зачем оно? Всей грязи не смоешь, а бриться ему не надо, с бородой-то. И зубы он перестал чистить много лет тому назад, во рту их осталось десятка два – желтые, черные, но они кое-как еще справляются со своими прямыми обязанностями. «Ну, будем здоровы!…» Утренний халк из пузырька жаркой рассыпчатой кометкой размазался по глотке и пищеводу, а прижился на диво легко, без обычных в таких случаях спазмов и мелких конвульсий. Теперь и попить можно. Человек опять опустил в воду руки ковшиком, зачерпнул и стал пить. Лицо и руки через годы и лишения утратили былую чувствительность к холоду, но простуженное горло резко засигналило: «Больно!»

Когда-то человек был молод и благополучен, у него была семья (жена, двое детей), полуруководящая работа в департаменте одного из министерств, приличный мотор, квартира. Что еще?… Высшее образование и даже степень магистра, друзья, любовницы, мечты о карьере… А теперь все его имущество, не считая чердака, состояло из грязной одежды, шила на деревянной ручке, пластмассового стакана и мелочи на сумму один талер восемь пенсов.