Вне себя   ::   Ковеларт Дидье ван

Где же ты был, я чуть с ума не сошла, что с тобой случилось? Я рассказываю все, про аварию, кому, пробуждение, ее неработающий мобильник, она варит мне кофе, и мы вместе идем в больницу оплатить счет. Эту сцену я прокручиваю в голове с тех пор, как пришел в сознание. Так должно было быть. Палец тянется к черной кнопке с моим именем. Но я не нажимаю ее — поворачиваюсь и ухожу.

Машинально бреду по улице среди спешащих людей и туристов и невольно ищу глазами хоть одно знакомое лицо, продавца или бармена, который видел меня с Лиз, любое свидетельство, за которое я мог бы ухватиться. Но здесь только антикварные магазины и бутики. Я сворачиваю направо, нахожу аптеку, которую мне показали в прошлый четверг. Спрашиваю ту молодую женщину, что перевязывала мне руку, описываю ее. Она в отпуске. Выхожу, возвращаюсь назад, иду вдоль витрин агентства «Франс Телеком», где Лиз купила нам мобильники. Сим-карты без абонентского договора, стало быть, продавец вряд ли мог что-нибудь запомнить, — кроме того, она уже расплатилась, когда я пришел с перевязанной рукой.

Зайдя в первое попавшееся кафе, я буквально падаю на диванчик. Мне нехорошо. Голова кружится, мысли путаются, наваливается чудовищная усталость. Меня ведь напичкали лекарствами, вкололи противостолбнячную сыворотку, да и только что пережитое дает себя знать… Я больше не я. Как будто то, что со мной сотворили, — заразно. «Вот увидите, — сказал мне нейропсихиатр, — у вас могут быть провалы в памяти, или какие-то воспоминания всплывут не сразу». Ничего подобного, я все помню. Ужасно, когда ни в чем не сомневаешься ни на йоту и не имеешь возможности доказать. Моя память в целости и сохранности, но она работает вхолостую, без отклика, без контакта, ей не за что зацепиться.

Облокотившись на столик, обхватив голову руками, я глубоко вдыхаю запах пива и пепельницы, чтобы удержаться в настоящем, отогнать преследующее меня видение. Я ведь и правда почувствовал себя незнакомцем в глазах собственной жены. Так притвориться невозможно. Громко хохочут за стойкой рабочие, пропыленные, заляпанные краской, полные жизни. Я мысленно перебираю людей, с которыми разговаривал с тех пор, как ступил на французскую землю: кто бы мог подтвердить, что я — это я? Полицейский на паспортном контроле — но я и не разглядел его толком; таксист-кореец, который вез нас сюда, — но я не запомнил номер машины; потом таксистка, с которой я попал в аварию, да, конечно, но она знает обо мне только то, что ей сказал я, как и персонал больницы.

— Что вам угодно?

Я поднимаю глаза на официанта. Не стоит и спрашивать, узнает ли он меня. Мы сели здесь с чемоданами и распаковали телефоны, у нас была назначена встреча с хозяином квартиры, но через пять минут я обнаружил, что оставил в аэропорту свой ноутбук. Лиз осталась дожидаться ключей, а я вскочил в такси, потом — авария, кома, пробуждение.

— Что будете заказывать? — не отстает официант.

Я медлю с ответом. Сам не знаю, чего мне хочется. Не помню, что я люблю.

— Что-нибудь покрепче.

— Коньяк? Есть марочный, хорошего года, только завезли, не пожалеете.

Я сухо бросаю в ответ, что год на коньяках не проставляется. Его улыбка скисает. Я ничего не имею против него лично, но ложь как таковая вызывает у меня приступ неудержимой ярости. Я всё читаю в его глазах: вот еще один приезжий, говорит с акцентом, а всё туда же — его, француза, учит в коньяках разбираться.

— Кока-колу, — говорю я, давая понять, что инцидент исчерпан. — С ромом.

— «Куба Либре», — механически переводит он и отворачивается.

Я привожу в порядок изрядно помятый охранником костюм, приглаживаю лацканы пиджака, заправляю рубашку в брюки. Рука болит, пальцы под повязкой еще сильнее распухли. Это чудо, что я отделался всего лишь переломом фаланг, сказал врач, решивший, что это результат аварии.