Титаник плывет   ::   Юденич Марина

Энергичное лицо замирало и слегка вытягивалось, добавляя сходства с многострадальным принцем. Смуглая кожа неуловимо бледнела. Приобретала нездоровый оттенок, свойственный унылым британским физиономиям. А верхняя губа умудрялась оставаться неподвижной, даже когда сэр Энтони улыбался.

Словом, Энтони Джулиан был большим — а точнее, великим! — мастером на подобные метаморфозы, но, наблюдая его удивительные превращения уже в течение года, Алекс Гэмпл все еще не мог к ним привыкнуть.

Их встреча легко могла показаться случайной, но Гэмпл, двадцатипятилетний выпускник Лондонского Королевского университета, так не думал.

По крайней мере так он не думал теперь.

Поначалу же он вообще не мог думать ни о чем.

Вернее, ни о чем другом, кроме трех неизвестных ранее катренов великого Нострадамуса, обнаруженных, как водится, случайно и выставленных на торги лондонского аукциона «Sotheby's».

Катрены, пророческие четверостишия, отчего-то не вошли в знаменитые «Центурии», монументальный — из десяти томов — труд великого Нострадамуса. В нем предсказаны события отдаленного — вплоть до 8000 года — будущего. Многие из них, впрочем, уже произошли в разных концах планеты.

Надо ли говорить, что несбывшиеся пророчества будоражат пытливые умы и неспокойные сердца ученых, мистиков, охотников за мировыми тайнами.

Да и просто авантюристов.

Алекс Гэмпл примкнул к этой чудаковатой когорте в раннем детстве, услышав от школьного учителя историю легендарного Мишеля де Нострадама.

И, как выяснилось, надолго, если не навсегда.

Справедливости ради следует отметить, что, ступая на этот сомнительный путь, он выбрал не самую ухоженную тропинку на стезе магии, астрологии и прочей мистической абракадабры. Исторический факультет Королевского колледжа был закончен успешно.

Дополнительно пришлось изучить пять языков и наречий — латынь, итальянский, греческий, старофранцузский, прованский.

Теперь обучение было закончено.

Алекс остался в полном одиночестве, а вернее — в обществе своею кумира, его многотомного труда и… всей мировой истории, которую предстояло переписать в соответствии с логикой «Центурий».

Нужно было только найти место школьного учителя в каком-нибудь отдаленном графстве и, уединившись в сельской глуши, погрузиться наконец в исследования.

Известие о торгах на «Sotheby's» вызвало у него помутнение рассудка.

Ничем иным невозможно объяснить то обстоятельство, что в памяти Алекса полностью отсутствуют связные воспоминания о нескольких днях, которые он прожил самым загадочным и непостижимым образом. Иногда, мучительно напрягая сознание, ему удавалось воскресить отдельные картины, определенно связанные с тем периодом. Но цельной картины не удавалось сложить никогда.

Он видел себя в выставочном зале знаменитого аукциона. Витрину, в которой был выложен тонкий полуистлевший листок, испещренный мелкой вязью знакомого почерка. Поверх чья-то безжалостная рука начертала жирный крест…

Крест затрудняет чтение, да и листок выложен в витрине так хитро, что разобрать написанное невозможно…

Он уходит из зала, но потом возвращается туда снова и снова. Служащий что-то настойчиво объясняет ему и мягко подталкивает к выходу.

Разумеется, если содержание катрена станет известно — цена на документ будет совсем другой…

Он понимает это, но…

Нет, больше к заветной витрине его не подпустили.

Потом настал день торгов, но он отчего-то не смог проникнуть в зал и жадно прильнул к телевизионному монитору. Кстати, где был этот монитор? В холле «Sotheby's»? На улице? Возле фургона телевизионщиков или внутри этого фургона?

Алекс не помнил.

От Монитора его тоже пытались отогнать, но он упирался отчаянно и был вознагражден за упрямство.