Тихон Колобухин   ::   Можаев Борис Андреевич

Трудно определить, какая легенда наиболее правдива, – среди корабишинских жителей есть и медлительные голубоглазые гиганты Лактюнины, похожие на латышей, и бойкие приземистые черноголовые Кадушкины да Колобухины, смахивающие на крымских татар. Воистину русский бог велик.

– Вы родом из Корабишина, – говорю я.

– Как вы отгадали?

– По говору да по внешности.

Смеется:

– Меня на службе то за татарина, то за кавказца, а то и за еврея принимали.

– Давно переселились в Малые Бочаги?

– Пятнадцатый год пошел.

Его дом вынесен из посада и повернут лицом к улице, таким образом, как бы замыкает ее. Дальше ходу нет – поле. А вокруг этого пятистенка, обшитого тесом, разросся сад… И каких только чудес нет в этом саду! Тут тебе и малина величиной с кулак, и фрукты-ягоды, похожие сразу и на вишню, и на рябину – и кислят, и сластят, и во рту тают. И груши с яблоками растут на одном дереве. А под окном дальневосточный лимонник переплетается с виноградом «Мадлен-Анжевин».

– Тихон Спиридонович, откуда все это взялось?

Отвечает скромненько:

– Садовники присылают со всех концов… Кто семена, кто черенки. И я посылаю. Помогаем друг другу.

На стене у Колобухина висит карта европейской части Союза, – карта перекрещена черным карандашом, и как раз в пересечении диагоналей обведен жирный кружочек.

– Вот это и есть Малые Бочаги – пуп земли, – говорит Колобухин.

Разговор у нас был долгий, сумбурный, немыслимо разнообразный. Тихон Спиридонович все не хотел говорить про то самое, ради чего я пришел к нему. Делал он это не столько из скромности или боязни, сколько из желания понять – с кем имеет дело, прощупать, что ты за птица, ну и себя показать.

– Интересно, вы не знаете, – отчего это бельфлер-китайка подмерзает?

Спрашивает и смотрит на меня так, словно я и пустил по свету этот неустойчивый сорт яблонь.

Что-то мычу неопределенное, пожимаю плечами, а Тихон Спиридонович сочувственно кивает головой и завлекает меня все дальше в словесные дебри:

– Как мы знаем, аммиачная селитра убивает широколистник, лебеду и сурепку, а против злаковых сорняков ничего не придумано. К примеру, против пырея. Или, может, я отстал? Извиняюсь, конечно, вы не в курсе?

Услыхав, что я не «в курсе», он откинется на стуле, прикроет глаза, долго молчит, и чуть заметная улыбка играет на его сухих губах. Насладившись моей полной неосведомленностью, он добреет, начинает себя показывать:

– Скажу вам по секрету – омаиновая мазь из семян осеннего безвременника – лучшее средство против рака кожи.

– Что вы говорите?!

– Не верите? Сейчас покажу.

Он моментально снял рубаху, повернулся ко мне спиной и показал желтое пятно на лопатке:

– Вот. Меланома была. Врачи отказались, а я вылечил. Нюра, подтверди!

От шестка обернулась жена его, с покорным, одутловатым, нездорового цвета лицом:

– Истинная правда… Это не мазь, а сущая отрава. Как огнем жгла его. Он, бывало, как повязку наложит, так полночи крыком крычит.

Анна Петровна хоть и занята своим делом – жарит нам яичницу, подает огурцы, квас, но постоянно начеку, слушает, что говорит Тихон Спиридонович, не надо ли слово нужное вставить.

– А вот еще что интересно… – продолжает Тихон Спиридонович. – В нашей аптеке никто эритрицын не брал. Залежался. Но заболела девочка у соседки…

– Чем?

– Головная боль и температура…

– Да вроде бы она жаловалась на внутренности, – отозвалась от шестка Анна Петровна.

– Это возможно, – кротко соглашается Колобухин. – Боль, она хоть и чувствуется в голове, но причинную связь имеет с внутренними органами. Так вот я и говорю соседке: Марья, не ходи ты за лошадью в колхоз. День потратишь, а то и два – не отвезешь девчонку в больницу. Сама видишь – уборочная кампания в разгаре. Вот тебе записка – сбегай в аптеку и скажи: Тихон Спиридонович Колобухин для себя, мол, просит этого лекарства. Принесешь – дай девочке. Оно и боль снимает, и аппетит дает. Лучшего лекарства не придумано.