Тлен   ::   Зуев Александр

В черном море есть рыба шшука, она рвет и хватае пенье-колодье, она рвет и хватае и ключ, и замок и носит за собою до дна моря. Тьфу, тьфу, тьфу.

Тихо стало, только ветер пластал у колдуна бороденку и рвал - качал на меже чортову сухую траву.

Потом прыскал Баляс водой на все четыре ветра и велел вынать ножики.

Подошел к старикам и подмигнул сразу всем:

- Да, ушел зверь-та. Смутил я его, смутил.

Одели шапки старики, зашумели весело. И еще сказал

Баляс:

- Пастушонко у вас бабий фост, неладно, - какой день отпуск сгадит. Старички, вы ему накажите, что боже сохрани бабу голой рукой трогать, спортит дело. Наденьте вы ему вачеги, пускай в вачегах, покастун, и ест, и спит. Уж доглядите!

Обещались старики смотреть верно.

А пришли на деревню, смотрят - сидит Естега на своей шкуре, а вокруг опять бабы, прялицы на сторону, балянтрясы точат. Аж плюнули все старики враз.

И подошел тут к бабам Епимах Извеков.

- Коли какая с этим сукой вязаться будет, принародно заголю зад да возжами так отвожу, - не сядет. Вот крест.

Естегу пинком:

- Ты, душа с тела вон, не смей дела заводить, лапать не смей. Здоровкаться будешь, и то вачегу одевай. Не то с камнем тебя в Гледунь. Вот!

Уши у Епимаха мелкие, прижаты, как у зверя, в смоленой бороде зубы пена, глаз недобрый, вороний. Заводил локоть на сторону, вот-вот хряснет.

- На том тебе и стадо сдадим. Поскотину Баляс тебе исправил, только спорть, сука! Забью!

Уползал Естега со шкуры под лавку, боялся Епимаха до смерти. Лешак, нечистая сила, одной рукой задавит!

Потом выкатился опять из-под лавки и мигнул Естега бабам:

- Думат, Баляс и отвел ему зверя. У Баляса-то на ваше место слова нет, надо место знать. Только мой опас зверя и пужает. Коли бы вы, бабы-поганки, ко мне не прилипали. У-у, кобылы!

VIII

Ставили Балясу парева-жарева всякого, пилось-елось колдуну, сколько хотел, доел на Шуньге первоспасовы остатки, да и в кису склал немало.

Хорошо встречали, хорошо принимали Баляса, с большим почетом. Во всякую избу заходил - везде стол соберут, на заглавное место садят. Может, и не всяк рад, да боятся, как бы не оприкосил колдун глазом худым, собачьим, не всадил чего. Гостинцу наваливали, всякая хозяйка с клети несет, что получше, - любил старик подарочки, не отказывался.

Раз только не взял: вынесла Марья-солдатка рядна кусок, бросил сразу на лавку:

- Не, не беру, милушка!

Да так глазом косым повел, - испугалась солдатка, не причинилось бы какого худа, побежала догонять, наклонялась, пока принял шерсти мытой два фунтика.

И лечил Баляс всякую хворость, никому не отказывал, всех отпускал с хорошим словом. Была все время у Баляса полная изба народу. Трав давал много разных, доставал по прядочке из кошелки, голышей решето насбирал на берегу, нашептал всяким наговором от бабьих тайных болезней. Заговаривал хлевуши от дворового постоя, бани от байничка, печи - от запечника, клети да подполья от всякой гнуси.

До сутемок пробегал из избы в избу.

Раз на улице встретил Василь Петровича, сошлись поблизку. И сказал председатель, так темно поглядел на колдуна:

- Приехал? Так, значит!

- А чего не приехать-то, любушка, - заподмигивал колдун, - раз люди добрые звали, я и приехал. У меня завсегда без отказу.

- Сказывали те, дорога закрыта?

- Мало-што! Дорога та ничья, как закроешь?

- Ну, ладно!

На том и разошлись, никто и не понял, к чему был тот неохотный разговор. Торопился Баляс до ночи сделать одно дельце, - звали к богатому мужику Еверьяну погладить.

Была у Еверьяна дочерь Ксанька, у Ксаньки сидела нехорошая икота, бабы-икотницы со зла подсадили, - горда, вишь, была девка, фыркала на всех, вот и дофыркалась. Вдруг падала Ксанька посередь избы и кричала голосом источным, и пена изо рта валила клубом. Лечили, гладили разные бабки ничего не выходит.

Пришел Еверьян давесь к Балясу с поклоном: "Полечи девку, сделай милость - погладь".