Тлен   ::   Зуев Александр

- Лезет, лезет! Ой, боюсь!

- Валится! Ну-ну-ну!

- О-ах! Ха-ха-а!

Только под вечер пришел пастух с реки, проспался на сыром-то песочке. Битый пришел, рожа в синяках, опохмелился и опять понес. Катался по полу на вытертой оленной шкуре, загагачивал бабам загадки, - чистая похабель. Бабы-то тоже хлебнули краем веселого, красные сидят, с хохоту валятся от Естегиных загадок:

- С вечера потопчемся, к ночи пошопчемся, в утре середка стала, - конец не стал, а оттого не стал, что ночесь пристал. Што-о? А-а!

И бабы закрывали платами лица и хохотали до поросячьего визгу.

- То про вас, про баб, про ваше дело. А, не знаете! Э, головы с опилком!

И отгадывал им сам Естега:

- Кваш-ня-а! Во! У-у! Я вас! Ху-ху!

Катался на шкуре, ногами кривыми сучил, язык красный срамной высовывал.

- А ну, другорядь! Коровушка пестра, титоцька востра, титоцька на боку, корова добра к молоку. А? А-га-га-а! Што думаите? Рукомойка - вот што! Ду-уры! Ху-ху!

Слюнявый, завалящий мужичонко Естега, а бабы вот липнут, как мухи на сахар, и чего в нем любо - не знает

никто. Ругают будто, плюются, а сидят, смотрят, слушают Естегину похабель.

- Тьфу ты, Гришка Распутин!

А сами подвигаются, небось, пакости слушать. И пива подливают, будто для смеху, а подливают.

- Вот змеино семя! Проклять! - ругаются в углу мужики. - Возжами погнать, толстозадых!

Подошел тут к бабам Епимах:

- Вот что-ко: вы не дуйте в бычий нос - свой на што дан? Пошли, паскуды, с глаз!

Взял Естегу за вороток, хотел маленько потрясти за давешнее, да заступились для праздника.

- Спусти человека, так и быть!

- Разве это человек? Глизда он - вот кто. Ему, суке, надо шкуру спустить, - испакостился и поскотину испакостит. Где у тебя стадо, душа с тела вон?

Пастух смотрел со страхом в смоленую бороду Епимаха и хватался за людей - "сохраните, не погубите!" Отстояли Естегу на этот раз, нужный человек на Шуньге.

Завалился пастух спать на поветь, да только захрапел - разбудили.

Бабы пришли из лесу, не могли двух коров доискаться - куда девались? Обежали верст пятнадцать, нигде ботала не слыхать - вот беда!

Зачесался пастух, загнусавил, вставать-то неохота:

- Знаю, где искать. Спас, да мой опас, - чего пужаться. Сами придут ужо. Ужо идите.

Ушли бабы. А под утро рев бабий пошел на всю Шуньгу. Нашли в логу у дальней делянки две туши, - задрал медведь обеих коров. У одной только вымя выел, не успел видно, или сыт был, а другая совсем объедена, - остатки в яме сучьем зверь закидал. И ботало - колоколец медный - сорван и в мох зарыт.

Одно слово, вышел праздничек, - веселье-то до добра не доводит.

Привезли в Шуньгу на подводах две задранных туши. Убивались бабы на всю деревню, и сбежался весь народ, стали судить-рядить. Смотрела на них с телеги искровавленным глазом корова. Вытащили тут с повети Естегу, шибко зубы начистили, - зачем хороводился с бабами, отпуск свой испортил. Содом стоял на деревне, - как теперь отпуск исправить, надо другого колдуна звать.

Матерый есть колдун на Устье, по всей Гледуни славен, Илья Баляс. Знает отпуска и на волка, и на медведя, и на всякого зверя; наговорить может и питье, и еду, и ружье, и всякую снасть; слова ему ведомы и на присуху, и на отсуху, и на прикос, и на прострел, и на огневицу, и на всякую болесть; икоту бабе, килу мужику умеет посадить и высадить; а также гладит Баляс хорошо - рука у него легкая, от ломоты и от всякой боли в нутре.

Коли, к примеру, рожать бабе - спросят у Баляса камешек наговоренный с банной каменки, положит баба в повойник и боли не знает.

Силен, хитер и зол Баляс: все знают, как килу всадил он секретарю устьинскому за одно слово нечаянное, - вором обозвал колдуна секретарь. Да и назвал-то позаочь, языки донесли. Плюнул тогда Баляс через огород секретарю и вышло с того худо: как стал секретарь через огород перелезать, кила-то и всадилась.