Три вождя   ::   Попов Евгений

Что диктор имел в виду под этим самым "поворотом" - непонятно, и спросить теперь не у кого, потому что диктор вскорости тоже умер, а очередные "повороты" напоминают виражи по обледенелой горной дороге. Очевидно, "происки врагов социализма", с которыми так храбро и искусно боролся умерший. Но и "враги" в тот день притихли, послали в Москву высших своих представителей, очевидно, с той же самой (как и у меня с Приговым) целью - лично убедиться в том, что того, кто в течение восемнадцати лет правил огромной страной, более на этом свете не существует.

А вот и "друзья" - по телевизору все хорошо видно: Фидель Кастро с огромной бородой и генерал Ярузельский в темных очках стоят у Мавзолея рядком, как пара разбойников из детских сказок... плачущая Индира Ганди, члены Политбюро, военнные, какие-то мифические представители трудящихся. Этот грандиозный спектакль до сих пор маячит у меня перед глазами, и мне его уже никогда не забыть. Равно как и не забыть его звукового сопровождения похоронной музыки и шороха шаркающих подошв многокилометровой ОЧЕРЕДИ, медленно двигавшейся по центральной улице Горького, чтобы попрощаться с Вождем, очереди ПРОСТЫХ ЛЮДЕЙ, многие из которых несли в руках отнюдь не венки, а сумки с продуктами, добытыми в обеденный перерыв, после чего их и направили организованно "прощаться", создавая облик "всенародной скорби". Замерзшие, не поднимающие голов (скорей всего чтобы не встретиться взглядом, выражающим все что угодно, но только не скорбь, с коллегой-стукачом или иным представителем власти), они тянулись цепочкой по этому странному московскому маршруту: поэт Маяковский (памятник) - поэт Пушкин (памятник) - генсек Брежнев (мертвый).

Со странностей началось, странностями и закончилось, о чем долго толковали потом жители огромной страны - в пивных, дома, на работе (среди своих). О том, что все они видели, вернее, слышали по телевизору. О том, что в последнюю минуту могильщики уронили гроб с трупом и гроб этот рухнул в могилу, выкопанную у кремлевской стены, с таким страшным треском, что в воздух с испугу взлетели черные вороны, живущие на Красной площади при всех режимах. Черная птица на секунду заслонила экран телевизора, и все - эпоха кончилась.

Чудеса, впрочем, продолжились и после смерти. В честь него, носившего в народе прозвища Лелек, Лентяй, Лека, Бровастый и др., были переименованы улицы, заводы, колхозы, совхозы и даже город Набережные Челны. Один мой знакомый клятвенно утверждал, что его жена поехала в командировку в Набережные Челны еще до смерти Генсека, а когда его похоронили, и знакомый по случаю отсутствия жены и Генсека пьянствовал с друзьями и посторонними женщинами, среди ночи раздался телефонный звонок и строгий голос из трубки сказал: "Сейчас с вами будет говорить Брежнев". Пьяницы оцепенели, лишь в следующую секунду поняв, что с ними говорят не с того света, а из переименованного города. Я верил этой истории до того, когда мне то же самое еще до перестройки не рассказали еще несколько человек, клятвенно утверждавших, что все это - правда и происходило лично с ними, женами, любовницами и покойным Генсеком.

Эх, перестройка, перестройка... Где-то в конце 80-х я, увлеченный размахом перемен и только что вернувшийся с полуразрешенной демонстрации некогда равнодушных москвичей, с энтузиазмом скандировавших: "КОММУНИСТЫ ПАЛАЧИ", заметил своему старшему другу - скульптору и писателю Федоту Сучкову, политзэку, который при Сталине, согласно лагерной поговорке, "получил 8 (лет), отсидел 13 и вышел досрочно", - что, на мой взгляд, неправ был уважаемый нами антисоветчик-политолог Авторханов, утверждавший в свое время, что после Брежнева в России всегда будет править... Брежнев.