Улей   ::   Села Камило Хосе

На душе у Мартина невыразимо приятно.

Петрита беседует со своей хозяйкой, доньей Фило.

— Что с вами, сеньорита?

— Да ничего особенного, ты же знаешь, малыш прихворнул.

Петрита ласково улыбается.

— Нет, малыш-то в порядке. А вот с вами, сеньорита, что-то неладно.

Фило подносит к глазам платочек.

— Ах, в этой жизни одни только неприятности. Ты, милая, еще слишком молода, чтобы это понять.

Ромуло в своей букинистической лавчонке читает газету.

«Лондон. Московское радио сообщает, что несколько дней тому назад в Тегеране состоялось совещание между Черчиллем, Рузвельтом и Сталиным».

— Ах, этот Черчилль! Чистый дьявол! Столько лет старикану, а носится по всему свету будто мальчишка!

«Главная ставка фюрера. В районе Гомеля, на центральном секторе Восточного фронта, наши войска оставили пункты…»

— Эге! Сдается мне, дела у них идут из куля да в рогожу!

«Лондон. Президент Рузвельт, прибыл на остров Мальту на своем самолете-гиганте „Дуглас“.

— Вот молодчина! Готов руку дать на отсечение, в этом самолете даже уборная есть!

Перевернув страницу, Ромуло пробегает рассеянным взглядом колонки газетного текста.

Несколько коротких, густо отпечатанных строк привлекают его внимание. В глотке у него пересыхает, в ушах раздастся звон.

— Только этой напасти не хватало! Вот не везет бедняге!

Мартин подходит к могиле матери. Надпись на плите довольно хорошо сохранилась: «Покойся с миром. Донья Филомена Лопес Морено, вдова дона Себастьяна Марко Фернандеса. Скончалась в Мадриде 29 декабря 1934 года».

Мартин не каждый год ходит на могилу матери в день ее смерти. Ходит, когда вспомнит.

Мартин обнажает голову. Сладостное ощущение покоя разливается по всему телу. За кладбищенской оградой, там, вдалеке, виднеется темно-бурая равнина, на которой лежит, будто почивая, солнце. Воздух холодный, но мороза нет. Мартину, стоящему со шляпой в руке, кажется, будто кто-то его гладит по лбу, — легкое, почти уже забытое прикосновение, давняя ласка времен детства…

«Как здесь хорошо! — думает он. — Буду приходить сюда почаще».

Еще немного, и он бы присвистнул от удовольствия, но вовремя спохватился.

Мартин озирается по сторонам.

«Хосефина де ла Пенья Руис, отошла в горнюю обитель в день 3 мая 1943 года, одиннадцати лет от роду».

— Ровесница той девочки на велосипеде. Может, они были подружками и за несколько дней до смерти эта ей говорила, как говорят иногда одиннадцатилетние девочки: «Когда я вырасту большая и выйду замуж…»

«Досточтимый сеньор дон Рауль Сориа Буэно. Скончался в Мадриде…»

— Досточтимый человек гниет в деревянном ящике!

Мартин вдруг спохватывается, что говорит ерунду.

— Ну-ну, Мартин, успокойся.

Он снова поднимает глаза, и в памяти его всплывает образ матери. Не той, какой она была в последние свои дни, нет, Мартин видит ее тридцатипятилетней…

— Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, как мы прощаем должникам нашим… Нет, кажется, что-то не так.

Мартин начинает сначала и опять сбивается — в эту минуту он отдал бы десять лет жизни, чтобы вспомнить «Отче наш».

Закрыв глаза, он с силой сжимает веки. И вдруг начинает бормотать вполголоса:

— Мать моя, иже еси в могиле, я ношу тебя в своем сердце и молю Бога, чтобы Он упокоил тебя в вечной славе, как ты заслужила. Аминь.

Мартин улыбается. Ему ужасно нравится молитва, которую он придумал.

— Мать моя, иже еси в могиле, молю Бога… Нет, не так.

Мартин морщит лоб.

— А как же?

Фило все плачет.

— Я не знаю, что делать. Муж ушел повидаться с другом. Мой брат ни в чем не виноват, уверяю вас, это, наверно, ошибка, каждый может ошибиться, у брата все в порядке…

Хулита не знает, что сказать.

— Я тоже так думаю, конечно, они ошиблись.