Улыбка у подножия лестницы   ::   Миллер Генри

Клоун — игрушка в его руках. Жизнь на арене — это бесконечная череда падений, шлепков, зуботычин, пинков и… умильно-униженного шарканья ножкой! Вот, собственно, и весь джентльменский набор, необходимый, чтоб снискать любовь зала. Любимый клоун! Его удел — вечно корчить из себя юродивого, выуживать на свет Божий грехи и грешочки, всю ту гнусь, которая, как червяк, точит человечество изнутри. Людям никогда не надоедает смотреть на себя со стороны. Если, конечно, эта сторона не выходит за пределы цирковой арены. Никто не принимает насмешки на свой счет. Исключительно на соседский. Все радостно гогочут, когда шут, словно слепой котенок, тычется в дверь, на которой написано «Не влезай — убьет! », и с ослиным упрямством не замечает ту, где выход. Шут ломится в зеркало, вместо того чтобы обойти его, заглядывает в дуло заряженного ружья — все всхлипывают от смеха. Сие «смехотворное действо» никогда не надоедает, потому что мы и сами ломимся в открытые двери, суем нос куда не следует, набиваем шишки, не делая при этом никаких выводов и не учась на своих ошибках. Только у нас в запасе одна коротенькая жизнь, а у маэстро ряженого в распоряжении Вечность. Кроме нее, спросить с него некому.

Увлеченный своими мыслями, Огюст подошел к кибитке Антуана и увидел выходящего из нее директора. Клоуна кольнуло нехорошее предчувствие. Выражение лица директора не предвещало ничего хорошего. Он вдруг остановился, в отчаянии всплеснул руками, и они, упав, повисли плетьми. У Огюста вытянулось лицо.

— Когда? — не удержался он от вопроса, когда они немного отошли.

— Только что… У меня на руках…

— Ничего не понимаю, — растерянно пробормотал клоун. — Почему? У него же не было ничего серьезного.

— Разумеется.

Ответ прозвучал так, что Огюста внутри все похолодело от ужасной догадки.

— Неужели… — Он осекся. Это было настолько невероятно, что не укладывалось в голове. — Вы хотите сказать, — запинаясь, выдавил из себя Огюст, — что… он узнал…

— Да.

Огюст вздрогнул.

— Вот сердце и не выдержало, — угрюмо проронил директор.

Мужчины остановились.

— Не вини себя. Ты тут ни при чем. Антуану не суждено было стать Великим Клоуном. Он знал это и давно смирился. — Директор сокрушенно вздохнул. — Черт, теперь надо еще как-то объяснить это вчерашнее представление. Кто ж знал, что так все обернется…

Они долго молчали, потом Огюст тихо произнес:

— Простите, мне надо побыть одному.

— Да-да, — рассеянно отозвался собеседник, — Конечно. У тебя еще есть время… — Он не добавил, для чего.

Огюст шел, не разбирая дороги. Ноги привели его в город. Он бесцельно слонялся по улицам, в голове было пусто, во всем теле пульсировала тупая, ноющая боль. Он присел в уголке уличного кафе и заказал себе выпивку. Он не имел обыкновения напиваться, просто ему надо было чем-то занять руки. Судьба обернулась, и прекрасные черты исказила глумливая ухмылка. Клоун оказался перед выбором: остаться Огюстом или стать Антуаном. Он не может больше оставаться никем. Поначалу второй вариант показался более заманчивым. Но гениальное, как известно, удается только один раз. Удастся ли Огюсту завтра с таким же блеском отыграть чужую роль, сможет ли он всю оставшуюся жизнь говорить не своим голосом? Смерть Антуана вдруг отступила на задний план. Огюст бессознательно начал примерять на себя роль, придуманную для другого. Он разобрал вчерашний номер по косточкам, нашел кое-какие огрехи… Перед глазами уже замелькали ряды зрителей, афиши, другие города… И тут что-то тоненько заныло в висках.