Университеты Анатолия Марченко   ::   Марченко Анатолий Тимофеевич

В бок впивается железная полоса, сквозь щели между досками тянет от пола сыростью, холодом. И хотел бы уснуть, чтобы хоть во сне забыть о сегодняшних мучениях, о том, что завтра повторится то же самое, - но никак не уснешь. А встать, побегать по камере нельзя - надзиратель в глазок увидит. Промаешься, ворочаясь с боку на бок, чуть не до света, только задремлешь - стук в дверь, крики:

- Подъем! Подъем! На оправку!

Срок в карцере ограничен - не более пятнадцати суток. Но это правило начальнику легко обойти. Вечером выпустят в зону, а на другой день снова посадят, еще на пятнадцать суток. За что? Всегда найдется, за что: стоял в камере, загораживая глазок; подобрал на прогулке окурок на две затяжки (кто-нибудь из друзей перебросил из зоны через запретку); грубо ответил надзирателю. Да новые пятнадцать суток просто так, ни за что дадут. Потому что если на самом деле возмутишься, если дашь себя спровоцировать на протест - то получишь уже не пятнадцать суток карцера, а новую судимость по указу.

В Караганде меня однажды продержали в карцере сорок восемь дней, выпуская только для того, чтобы зачитать новое постановление о "водворении в штрафной изолятор". Писателю Юлию Даниэлю в Дубровлаге дали два карцерных срока подряд за то, что он "грубил часовому". Это было совсем недавно, в 1966 году.

Некоторые не выдерживают нечеловеческих условий, голода, и калечат сами себя: авось, положат в больницу, и хоть на неделю избавишься от голых нар, от вонючей камеры, получишь более человеческое питание.

Пока я сидел в камере, двое зэков проделали следующее: отломали от своих ложек черенки и проглотили; потом, смяв каблуком черпачки, проглотили и их. Этого им показалось мало они выколупали из окна стекло и, пока надзиратели отпирали дверь, успели проглотить по нескольку кусков стекла. Их увели, и я их больше не видел, слышал только, что их оперировали на третьем, в больнице.

Когда зэк режется, или глотает проволочные крючки, или засыпает себе глаза битым стеклом - сокамерники обычно не вмешиваются. Каждый волен распорядиться собой и своей жизнью, как хочет, каждый вправе прекратить свои мучения, если не в состоянии их вынести.

Одна камера в карцере обычно заполнена голодающими. Решил зэк в знак протеста объявить голодовку, написал заявление - начальнику лагеря, в ЦК, Хрущеву, все равно кому, это не имеет никакого значения, а просто без заявления голодовка "не считается", хоть подохни, не евши, - и перестал принимать пищу. Первые дни никто на его голодовку и внимания не обращает; через несколько дней - иногда через десять-двенадцать - зэка переводят в отдельную камеру к другим таким же и начинают кормить искусственно, через шланг. Сопротивляться бесполезно, все равно скрутят, наденут наручники. В лагере эта процедура еще более жестока, чем в следственной тюрьме: два-три раза "накормят", - так и без зубов можешь остаться. И кормят не питательной смесью, как меня в Ашхабаде, а той же лагерной баландой, только пожиже, чтобы шланг не засорить. В камере дают баланду чуть теплую, а при искусственном питании стараются дать погорячее. Знают, что это верный способ погубить желудок.

Мало кто в состоянии долго выдерживать голодовку, добиваясь своего; однако я знаю несколько случаев, когда заключенные голодали по два-три месяца. Главное же, что это всё равно бесполезно. На заявление о голодовке в любую инстанцию ответ такой же, как на прочие жалобы. Только что к голодающему начальник сам придет в камеру, поскольку ослабевший зэк ходить не может.

- Ваш протест не обоснован. Снимайте голодовку, умереть мы вам все равно не дадим: смерть избавляет от наказания, а ваш срок еще не кончился. Вот выйдете на волю - пожалуйста, умирайте. Вы жалуйтесь, жалуйтесь на нас в вышестоящие органы! Пишите - это ваше право.