Успеть проститься   ::   Лайков Михаил

Все предано и продано, утверждали они в один голос, и ничего спасти невозможно: нет надежных людей.

- Как это нет надежных людей! - возразил Адам. - А мы втроем? Я старый русский офицер! Для русского офицера честь превыше всего. Как говорится, dulce et decorum est pro patria mori - и честь, и радость пасть за отечество. Господа офицеры, падем за отечество! Пусть наше дело безнадежно, но мы спасем достоинство русской армии. Есть единственный способ - мятеж.

Адам не был пьян, он просто любил поговорить. Капитаны пили, мешая водку с шампанским, и внимали ему с готовностью на что угодно, хоть на мятеж, хоть с девками в баню. Сникли они что-то очень быстро и одновременно, Адам не успел изложить всю стратегию мятежа. Капитаны жили здесь же, в гостинице, он тащил их в номер обоих сразу, зажав под мышками.

Адам не выговорился в ресторане. Какой-то незнакомке на бульваре он читал стихи:

- Herz, mein herz, sei nicht beklommen und ertrage dein Geschick (...Сердце, сердце, сбрось оковы, и забуду печали гнет...)

Незнакомка пила пиво из жестяной банки.

- А деньги у тебя есть? - спросила она. - Ты чем занимаешься?

- Я старый поэт, - печально улыбнулся Адам. - Ich bin alte Dichter. Моя фамилия Урусов. Слышали? Ах, не слышали... Странно. Ну да ладно. А вы знаете, что значит по-латыни "урус"? "Урус" по-латыни "тур".

- Шоп-тур? - спросила незнакомка.

- Тур - дикий бык, - объяснил Адам. - Страшный и непобедимый, живет пятьсот лет, вся сила его в роге. В необыкновенном роге, понимаете ли меня?

Незнакомка не поняла Адама. И тогда он сказал с печалью всеми забытого поэта:

- Когда тур доходит до моря, он сбрасывает свой рог и умирает. Я никогда не видел моря. Видел все, кроме моря. Мне одна цыганка нагадала, чтобы я боялся воды. Я знаю, я умру, когда увижу море. Но это случится еще не скоро. Сегодня я узнал, что ничего не понимаю в жизни и людях. Я мало еще пожил.

На вокзале, где Адам очутился после бульвара, плакала старушка. У ног ее стояло ведро с яблоками, на путях ждал отправления пассажирский поезд, а старушка сидела над яблоками, принесенными для продажи пассажирам, и горько плакала.

- Что случилось? - спросил Адам.

- Кошелек у нее украли, - объяснили сидевшие рядом на скамейке.

- Много украли?

- Восемь рублей.

- Восемь рублей! - оскорбился Адам, ударив себя в грудь кулаком. - Я старый вор, мне стыдно! - он поискал в карманах и отдал старушке что нашел. - У меня больше ничего нет. Я старый честный вор.

А возле рынка Адам увидел цыганские повозки, те самые, что утром привезли глину. Он закричал в упоении:

- Чавэлла! Я сам старый цыган. - и запел: - Сыграй мне, цыган старый, ту песню, если помнишь... Дам денег, дам вина я, отдам я все, что спросишь.

Цыгане собирались ехать дальше.

- Тьфу, черт меня побери! - воскликнул Адам. - Свобода для цыганасамое главное. Еду!

И поехал. Однако в дороге ему сделалось что-то печально, он вспомнил какую-то заботу, может быть, то, что дом, уходя, оставил незапертым, или то, что нельзя так уезжать, не возвратив долги, не попросив прощения. За городом, возле кургана, который назывался Старая Могила, он оставил цыган.

- Эй, не журись! - крикнула ему на прощанье цыганка с повозки. - деньги потеряешь!

- А у меня нет денег! - закричал в ответ Адам, но цыганка уже не могла услышать его, только, видно было, захохотала чему-то.

У дороги, там, где Адам спрыгнул с цыганской повозки, стоял памятник разбившемуся шоферу. Адам посмотрел на фотографию, вделанную в камень, прочитал имя. На той стороне дороги тоже был памятник, без фотографии, зато с баранкой, привинченной сверху. Место это было какое-то нехорошее, здесь часто случались аварии. Адаму вспомнилось - из тех рассказов, что слышал он от отца, - будто здесь, у Старой Могилы, в старину стояла, воротами поперек дороги, виселица.