В Доме офицеров   ::   Сорокин Владимир Георгиевич

---------------------------------------------

Сорокин Владимир

В Доме офицеров



Владимир Сорокин

В Доме офицеров

Костенко вздохнул, убежденно потряс седой, крепко посаженной головой:

- Нет, Саша. Время тут ни при чем. Время - песок. Не в нем дело...

- А в чем же, Петь? - низкорослый Бородин подошел к левому стенду, Что ж ты думаешь, о нас вечно помнить будут?

- Ну, вечно-не вечно... это не нам судить, - Костенко захромал вдоль стендов, висевшие на его мешковатом кителе медали тихо позвякивали, - В конце концов мы же не за себя воевали. Не свои шкуры спасали.

- А вот это ты зря. При чем тут шкуры? Каждый жить хочет.

- Правильно. Но ты же там, под Сталинградом, за спиной-то за своей ведь не только свою жизнь чувствовал.

- Конечно, - Бородин разглядывал фотографии военных лет. - Но и свою тоже.

Костенко сощурился, посмотрел на него и улыбнулся:

- А я вот, знаешь, - нет! Не чувствовал!

- Не ври.

- Вот, как на духу! Сначала под Смоленском было немного, когда впервые немца увидел, танки, огонь. А потом, под Сталинградом - нет! За себя не боялся. Сперва семью помнил, а после в груди что-то отпустило и будто свободней стало. И сразу страх ушел. Семья на второй план ушла.

- А на первом что было?

- На первом... - Костенко потер переносицу. - Знаешь, это трудно объяснить...

- Что трудно?

- Я когда добровольцем пошел, нас тогда с Киевского отправляли. Ну, толчея, понятное дело. Народ провожает. Маша с отцом была. Мать-то в Астрахани тогда оказалась. Вот. Простились. Они поплакали. И вот, поезд, понимаешь, трогается, я на подножку влез, там уж гроздьями висят, такие как я бритоголовые. Мальчишки такие же. Влез, оглянулся и вот, знаешь... вот что-то здесь... - он приложил левую руку к кителю, накрыв два ордена Красной Звезды, - что-то всплыло...

- Жалко стало?

- Да нет. Не то. Я до этих нежностей телячьих не очень был. У нас в семье мужики суровые были, деловые. А вот там, на вокзале... оглянулся и вижу - бегут. И все - бабы, бабы, бабы. Бегут и смотрят. На нас. И будто ждут ответа какого-то. Бегут и смотрят. И молча все, молча...

Он помолчал, потом повернулся к Бородину:

- Так вот, Саша, я всю войну этих баб помнил. Чувствовал. И под Сталинградом, и под Киевом, и под Варшавой. И, бывало, как чуть сробею, так сразу они. Как живые. Тут как тут. И бегут и смотрят. Я, может, поэтому только и выжил, что вот они так всю войну смотрели на меня. Ответа требовали...

Бородин закивал:

- Ясно. А у меня как, бывало, бомбежка глухая или через Днепр переправлялись когда, деревенька наша мерещилась. И, знаешь, не то чтоб праздник какой или что, а вот словно утром. Утро такое летнее, тишина и дымы кверху от изб тянутся. И небо синее-синее такое. И липа цветет...

- А ты разве не в Оренбурге вырос?

- В Оренбург мы в тридцать восьмом переехали. Мальцом-то я на рязанщине рос.

- Понятно... А я в деревне редко бывал...

- Ну, ты у нас городской человек, - Бородин похлопал его по руке и показал на стенд. - Вон она артиллерия, бог войны.

- Да... мощные гаубицы.

- А главное - стволы-то коротенькие, а бьет будь здоров.

- А вон шмайсер штурмовой у немца.

- У штурмовых вроде калибр поболе был?

- Да... вон, воронка какая...

- Бомба, наверно.

- Наверно... Снаряд такую не вспашет...

Постояли возле стенда, посвященного битве за Москву.

Костенко захромал к двери, махнул рукой:

- Пошли, я тебе ленинскую комнату покажу.

Бородин бодро зашагал следом:

- Ты, я вижу, тут прям, как дома.

- А что ж. Куда фронтовику податься. В военкомате с молодежью беседую, да тут...

Они вышли в коридор.

Костенко хромал впереди, его седая, коротко подстриженная голова плавно покачивалась, медали тихо позвякивали:

- Щас-то еще рановато... сорок минут до сбора... видишь нет никого... но ты молодец... пораньше пришел... щас все ребята соберутся... Кононов... Хлустов, Иващенко...