В Кюхельбекер   ::   Домбровский Юрий Осипович

"Никто не стал опровергать его, потому ли, что все с ним согласились, потому ли, что никто не надеялся сладить с атлетом, по-видимому, сильным и опытным", - пишет он в статье, посвященной выходу альманаха.

Стих Кюхельбекера, несмотря на его некоторую архаичность и тяжеловесность, высоко оценивался Грибоедовым, Одоевским, Катениным. Причина же "фатума" заключается прежде всего в той огромной революционной принципиальности, которая выделяла Кюхельбекера еще в среде лицеистов. В отличие от литературного и жизненного окружения молодого Пушкина, от его умеренных и либеральных друзей, в разных степенях близких к декабризму и кидающихся от конституционной монархии к умереннейшей буржуазной республике, - Кюхельбекер всегда занимал самые левые для своего времени позиции.

Еще в лицейские годы он взялся за составление словаря, как бы предназначенного для молодого революционера. Кюхельбекер строил этот словарь на выписках из высказываний революционно настроенных умов Европы. Наибольшее количество таких выписок взято из сочинений ученика Руссо - швейцарского политического деятеля Ф. Р. Вейса, примкнувшего к французской революции, весьма популярного среди декабристов своими освободительными идеями. Много раз Кюхельбекер цитирует и Шиллера.

Вот, например, цитаты, взятые Кюхельбекером для определения в его словаре понятий "рабство" и "свобода".

"...Для гражданина самодержавная верховная власть дикий поток, опустошающий права его..." (Шиллер).

"...Нет середины: или терпи, как держат тебя на веревке, или борись, но с твердым намерением разорвать петлю..." (Вейс).

В 1820 году друзья устраивают Кюхельбекеру поездку за границу. Он едет секретарем богатого и влиятельного графа Нарышкина. Едва добравшись до Парижа, он объявляет о цикле лекций, которые намеревается прочесть всем любопытным парижанам. Кюхельбекер рассказывает о древнейших временах Руси, говорит о падении Новгорода, о деспотизме московского государства, о задавленной вольности, о вечевом колоколе, который будил граждан ночью, напоминая о их гражданском долге перед родиной.

На другой день русское посольство потребовало от Нарышкина уволить Кюхельбекера. Приказ посольства был исполнен в точности. Кюхельбекер уехал в Россию, чтобы через пять лет вместе с Рылеевым и Каховским выйти на Сенатскую площадь.

Яростный революционер, в жизни Кюхельбекер не менее яростно ломал и застывшие литературные нормы русского стиха. Он последовательно и успешно борется с влиянием Байрона, объявляя его однообразным и противопоставляя ему Шекспира с его огромным творческим диапазоном, с его гениальной лепкой характеров, поразительной остротой и силой анализа. Впоследствии почти текстуально повторил его Пушкин, отдавая решительное преимущество Шекспиру и столь же решительно развенчивая Байрона.

В своем четырехтомном альманахе, а впоследствии во всем своем творчестве Кюхельбекер выступает как убежденный проповедник народности, указывая на "нравы, отечественные летописи и сказания народные как на лучший, чистейший и вернейший источник нашей словесности".

В этом же альманахе находится первое в литературе изображение живого Пушкина, находящегося в то время в ссылке.

Кто же в сей священный час

Один не мыслит о покое,

Один, в безмолвие ночное

В прозрачный сумрак погружась,

Над морем и над звездным хором

Блуждает вдохновенным взором?

Певец, любимец россиян.

В стране Назонова изгнанья

Немым восторгом обуян,

С очами, полными мечтанья,

Сидит на крутизне один,

У ног его шумит Евксин...

(Мнемозина, 1824 г., 3 часть)

Пушкин всю жизнь помнил своего опального друга. Он посылал ему в Сибирь книги, хлопотал (и не без успеха) об издании его трагедии "Ижорский".